История психологического консультирования Кейси. Цитаты из книги: Брэнди Энглер. Мужчины на моей кушетке
Когда я расспрашиваю о причинах их сдержанности в выражении эмоций, то, как правило, получаю одну из версий ответа: «Это слабость». Все они хотят быть «ковбоями Мальборо». Одним примечательным исключением был молодой банковский служащий с каменным лицом, который вошел в мой кабинет и сказал голосом, который вполне подошел бы роботу: «Я хочу научиться чувствовать. Вы можете меня научить? Я хочу, чтобы вы заставили меня плакать».
В основном мужчины яростно защищают свой стоицизм. Когда я говорю о том, что позиция силы на самом деле заключается в том, чтобы позволить себе чувствовать и выражать чувства , некоторые из них смотрят на меня так, будто я «еще безумнее, чем девятиглазый козел Билли» (по выражению моего брата).
Один пациент принялся на меня орать: «Вы пытаетесь заставить меня разговаривать как девчонка!» – на что я ответила: «А что такого в том, чтобы допустить других к вашим чувствам? Это же естественно. Они – часть человеческих переживаний. Они несут информацию о вас».
Я знаю, некоторые мужчины скептически относятся к моей точке зрения: как же, я ведь женщина и должна превозносить добродетели чувств. Но где-то в глубине души они знают, что я говорю правду.
При всем при том я понимаю, что делиться чувствами нефункционально во многих состязательных социальных контекстах, в которых действуют мужчины, например, в спорте, бизнесе, на бирже. Я понимаю, что солдат не станет говорить: «Эй, сержант, то, что вы сказали, сильно ранило мои чувства». Но когда речь заходит о психотерапии и, что важно, о личных отношениях, «солдату», вероятно, стоит снимать с себя пуленепробиваемый жилет.
Эта идея о «слабости» относится не только к мужским слезам или печали. Часто она распространяется и на прочие чувства, такие как неуверенность, страх и даже любовь. Некоторые мужчины подавляют выражение своей любви из страха показаться мягкотелыми нытиками. Избегание разговоров о чувствах может привести к тому, что секс станет хранилищем невыраженных эмоций и неутоленных потребностей мужчины. В результате он ищет мужественность посредством секса, вместо того чтобы привносить в секс свою мужественность.
Справедливости ради стоит сказать, что мужчины боятся демонстрации эмоций отчасти потому, что она имеет негативные последствия в реальном мире. Они считают, что потеряют уважение женщины, а то и хуже – сами отношения. И такая возможность действительно существует, в особенности в том, что касается секса.
Недавно у меня состоялся разговор с подругами о том, какие мужские архетипы мы фетишизируем, и все дали ответы типа «полицейский», «пожарный», «солдат», даже «мафиози». Никто не желал спать с Экхартом Толле.
Одна подруга сказала мне самым агрессивным тоном, какой я когда-либо слышала из ее милых уст: «Иногда мне просто хочется, чтобы меня брали силой. Я хочу, чтобы меня насиловали». Этим женщинам нужны были негодяи, вампиры и Кристиан Грей («Пятьдесят оттенков серого» (англ. «Fifty Shades of Grey») — эротический роман для женщин британской писательницы Э. Л. Джеймс, написанный и изданный в 2011 году. Роман повествует об истории отношений между предпринимателем Кристианом Греем и выпускницей университета Анастейшей Стил; в книге содержатся сцены откровенного сексуального характера, в том числе с БДСМ).
Думаю, женщины изголодались по радости от мужской мужественности. Они хотят ощущать силу мужчины как в его бицепсах, так и во внутренней «мускулатуре». Когда мужчина слишком сосредоточен на том, чтобы понравиться, и начинает тревожиться, потому что зациклен на стремлении «дать результат», он часто кажется подобострастным (ну, ты понимаешь, все эти «А так хорошо?», или «Что ты хочешь, чтобы я сделал?», или «Я не сделал тебе больно?»).
Не похоже, что такой мужчина знает, что делает. Он передает женщине контроль в тот момент, когда она не хочет никакого контроля.
Испытывая отвращение к подобному недостатку уверенности, многие женщины начинают искать альфа-самцов, и в конце концов находят на свою голову напыщенное ничтожество, которое только берет, ничего не давая взамен, эксплуатирует и даже причиняет им вред. И это тоже не тот тип мужественности, который нужен женщинам!
Один мой знакомый как-то сказал мне, что существует два типа мужчин: «гладиатор» и «садовник». По его словам, можно заполучить либо физически сильного мачо, агрессивного типа, который великолепен в постели, но не годится в партнеры нигде, кроме спальни, либо «садовника» – чувствительного, поэтического типа. Он будет расчесывать тебе волосы и покупать мороженое, когда у тебя ПМС, но при этом может быть не так уж хорош в постели. Он будет заниматься с тобой любовью, но не с той властностью и силой, которые демонстрировали бы его мужественность.
Лично меня никогда не привлекал ни тот ни другой тип. Чистый «гладиатор» силен, но деструктивен. Чистый «садовник» становится инертным и бессильным. Но когда смешиваются лучшие черты обоих, тогда получаешь мужчину, который может своеобразно сочетать силу и нежность.
Вообще говоря, я думаю, что женщин возбуждают мужчины, которые обладают способностью быть решительными, брать на себя ведущую роль, знают, что делать, которые воплощают ту самую естественную, заряженную тестостероном сексуальную энергию и выражают ее в своем желании к женщине. Наконец, женщины любят мужчин, которые источают страсть, – что, разумеется, требует эмоций.
Так что, как правило, стоит нам разобраться с разговором на тему: «Что это значит – быть мужчиной?» – у моих пациентов, получивших безопасную территорию для раскрытия своих чувств, отворяются шлюзы. Несмотря на то что некоторые из них заставляют меня как следует повозиться, в конце концов они действительно этого хотят. Им просто нужно разрешение.
Одним из самых незабываемых моих пациентов был Марк. Выходец со Среднего Запада, приветливый, с искренним добродушным шармом, он сразу же вызывал симпатию. Может быть, дело было в его неотразимо приятной и привлекательной улыбке, которая с готовностью появлялась на лице и подчеркивала россыпь веснушек на носу и щеках, придавая ему мальчишеский вид, хотя ему было уже хорошо за тридцать.
Он был холостяк, работал в творческом отделе рекламной фирмы. Когда Марк пришел на наш первый сеанс, он начал с неловкой поверхностной светской беседы о превратностях жизни Нью-Йорка и новом популярно-фантастическом романе, который держал в руке. Я отметила, что он оттягивает начало терапии своей нервной болтовней.
Когда я наконец начала расспрашивать Марка о причине, которая его ко мне привела (это оказалась эректильная дисфункция), он перебил меня и нехотя выдавил, что есть кое-что еще.
– Просто дело в том… в том, что я стремлюсь к отношениям, но когда я говорю женщине, каков я на самом деле, у меня не остается ни единого шанса.
Я выжидала, не прерывая его. Похоже было, что Марк отчаянно хочет открыть правду, кроме того, он казался ужасно напуганным. Я не могла представить себе, что он такое скрывает.
– Все нормально, – наконец проговорила я. – Вы здесь в безопасности.
Марк выпалил все единым духом:
– Я – садист. Мне нужно бить женщину, чтобы возбудиться.
Из-за явной несочетаемости его сексуальных желаний и дружелюбной манеры поведения эти слова трудно было осмыслить. Я сидела, разглядывая этого мужчину, похожего на Питера Пэна и нервно теребящего свой портфель.
На нем была футболка с рисунком и кроссовки «конверс» – наряд, который говорит: «Я не корпоративная крыса, мне не нужно ходить в офис, поэтому мне нет никакого смысла казаться взрослым». В общем, совсем не тот тип, который так и излучает властность, необходимую, чтобы питать садистские фантазии.
– Я член городского садомазохистского сообщества, – пояснил Марк. Сказал, что дома у него изысканная коллекция паддлов и кнутов и что он регулярно посещает оборудованное «только для своих» подземелье, расположенное всего в нескольких кварталах от туристических достопримечательностей Таймс-сквер.
– Там я знакомлюсь с женщинами. Мы никогда не контактируем на личном уровне. Я не знаю, где они живут или чем зарабатывают на жизнь. Обычно я даже не знаю их настоящих имен. Единственная информация, которую я получаю, – это их сексуальные границы и предпочтения, а также «пароль безопасности», которым они дадут мне знать, если захотят, чтобы я остановился. Но за пределами этого заведения я стеснителен и не могу нормально обращаться с женщинами, – прибавил он униженно.
Хочу сделать небольшое отступление, чтобы поделиться своими общими мыслями по поводу членов садомазохистского сообщества. Все они – взрослые люди, которые контролируют свое сексуальное поведение, определяют границы и хорошо проводят время, играя с подчинением и таблетками, которые снимают боль. Это совсем не то же самое, что упомянутые в предыдущих главах мужчины, желающие доминировать над женщиной, которую считают низшим существом, желающие, чтобы у женщины не было никакого контроля или выбора.
Я всегда подхожу к сексуальным предпочтениям клиента скорее с любопытством, чем с безусловным принятием, которое, как я считаю, закрывает дверь к исследованию и росту. Меня заинтриговал этот двуликий человек, который с легкостью мог бы оказаться моим соседом, ничем не примечательным коллегой или парнем, второе свидание с которым можно пропустить, потому что он «слишком уж мил».
Чтобы по-настоящему разобраться, что движет этим мужчиной, мне нужно было понять, что именно его возбуждает. Сексуальные фантазии Марка дали бы мне намеки на его психологические потребности и неразрешенные эмоциональные конфликты. Я видела, что ему некомфортно и сложно со мной, поэтому заняла неосуждающую, терапевтическую позицию. Я попросила его подробно рассказать о том, что происходит в клубе и испытывает ли он там тревожность.
– На самом деле нет, – сказал Марк. – Совсем наоборот. Это структурированные сценарии. Я могу спрятаться и раствориться в ролевой игре. Я могу стать кем-то другим.
– Какого рода ролевая игра вам нравится?
– Мне нравится, когда женщина сидит в коленопреклоненной позе, связанная по рукам и ногам. Я медленно хожу вокруг нее, рассматривая ее тело. Произвольно хлещу ее кнутом поперек спины, по ягодицам или грудям. Мне нравится смотреть, как краснеет ее кожа, как по ней бегут мурашки, как глаза наливаются слезами.
Спина Марка ощутимо выпрямилась.
– Мне нравится выражение страха на ее лице, когда она умоляет меня больше не бить ее. Она обещает, что будет угождать мне, если я просто отпущу ее. Она говорит, что сделает все, что я захочу. Я игнорирую ее и делаю паузы перед каждым взмахом, чтобы ее страх нарастал в предвкушении следующего удара. Мне очень нравится, когда она умоляет меня остановиться… Но, конечно, это просто игра, и на самом деле она ее хочет.
– Вам нравится возбуждать страх.
– Да.
– И тогда боится она, а не вы.
– Да.
– Что вам нравится, когда вы видите, что ей больно?
– Это принуждает ее к покорности.
– Что вы в связи с этим чувствуете?
– Уверенность. Я – главный, я все контролирую, власть принадлежит мне.
Очень интересная реверсия, подумала я. Если Марк проецирует на женщин свой страх, не пытается ли его психика каким-то образом преодолеть этот страх, доминируя над ними?
– И потом вы занимаетесь сексом?
– Редко, – промямлил Марк. – Я знаю, знаю! Это странно, но, несмотря на то, что во время игры он становится твердым, я всегда теряю эрекцию.
Тот факт, что он теряет эрекцию, – интересный момент, но я предпочитаю временно воздержаться от его исследования.
– Так, ладно, похоже, мы получили некоторую информацию о том, как вам хотелось бы чувствовать себя рядом с женщинами. Давайте посмотрим, сможете ли вы связать это с какими-нибудь из своих отношений…
– Вне клуба я считаю себя чувствительным и даже романтичным и в общем нахожу женщин несносными, – проговорил он немного смущенно.
– В каком плане?
– Им трудно угодить. Моя последняя подруга, Кэти, была очень властной. Я так много для нее делал, а она совершенно этого не ценила, и чем больше я старался, тем требовательнее она становилась.
– Что вы для нее делали?
Он закатил глаза, словно говоря: «Проще сказать, чего я для нее не делал!»
– Вот один пример. У нее была собака, маленький дьяволенок чихуа-хуа по кличке Руди. Он был настолько нервным, что постоянно повсюду писался. Кэти надевала на него одну из женских макси-прокладок, привязывая ее розовой лентой. Однажды Руди вырвался у нее из рук в таком виде, и она заставила меня гоняться за ним по всей Хьюстон-стрит.
Я подавила смешок.
– Слушайте, я знаю, что я дамский угодник! – проговорил Марк, торопясь первым разоблачить себя, чтобы опередить воображаемую критику. – Я и на работе так же себя веду. Моя начальница – мужененавистница, и я постоянно работаю сверхурочно и получаю от нее дополнительные задания. Я никогда не жалуюсь.
Теперь у меня было некоторое представление по крайней мере о двух сторонах жизни Марка, а ведь их могло быть куда больше. Но как они друг с другом сочетаются?
– Каков был ваш секс с Кэти? – спросила я. – Знала ли она о…
Марк перебил меня:
– Она понятия не имела, что я увлекаюсь садомазохистскими играми. Я понимал, что ей бы это не понравилось, так что никогда и не предлагал. Так что мы в основном делали то, чего хотела она. Мы занимались любовью.
Еще один знакомый рефрен – как правило, полный возмущения оттого, что мои пациенты считали зауженными женскими параметрами «хорошего» или «приемлемого» секса.
– И как вам это нравилось?
– На самом деле это было довольно приятно, – ворчливо признался Марк, – но я часто терял эрекцию прямо перед сексом.
Вот и причина его визита – по мне, так это не означало особой «приятности». Через эту лазейку можно было нырнуть в исследование эректильной дисфункции Марка, но я хотела погрузиться глубже в его разделенную и разложенную по отдельным полочкам жизнь.
– Итак, вы скрывали от подруги значительную часть себя?
– Думаю, да. – Он умолк, что-то припоминая. – Но у нас был один сценарий про мальчика-слугу, который нравился нам обоим. Я разгуливал по дому Кэти в нижнем белье, а она приказывала мне вымыть посуду или подмести пол. Она разговаривала тоном армейского сержанта и, когда я следовал ее приказам, отвлекала меня во время выполнения задания, нежно поглаживая и тихонько приговаривая: «Хороший мальчик!»
Что в садомазохистском клубе, что во внешнем мире сексуальная жизнь Марка была связана с темой повиновения. С безымянными женщинами главным был он. С Кэти главной была она.
Хотя Марк чувствовал себя бессильным за пределами клуба, он эротизировал свое бессилие. Но концы с концами в чем-то не сходились.
– Если Кэти нравился сценарий со слугой, что мешало вам рассказать ей о других своих фантазиях?
– Она всегда так безапелляционно обо всем судила! Я не хотел ее расстраивать.
– Что вы чувствовали, когда Кэти бывала расстроена?
– Она сердилась и бросалась оскорблениями, потом отказывалась разговаривать со мной, – быстро проговорил Марк, явно желая сменить тему. – Поэтому я старался ее не расстраивать.
Я заметила, что он сжал челюсти.
– Я чувствую ваше возмущение.
– О нет! Нет, нет. Вовсе нет…
Марк только что дал мне возможность отразить его слова.
– О, так вам доставляет удовольствие приносить себя в жертву?
Марк вдруг не нашелся с ответом.
– Похоже, Кэти верховодила в ваших отношениях, – добавила я, чуть поднажав.
– Ну, я же не эгоист, – сказал он, ощетинившись. – Я горжусь тем, что много работаю и могу быть щедрым. Я всегда верил, что это важные принципы. У меня очень развито чувство справедливости…
И Марк пустился в разглагольствования о том, как это добродетельно – служить другим. Я затронула какую-то жесткую баррикаду, которая позволяла ему чувствовать свое превосходство. Хотя я еще не знала, что это такое, его философские обоснования стали намеком на то, что он защищается, стараясь чего-то не чувствовать.
Может быть, это был гнев, который просачивался из-под его улыбок, заразительно раздражая и меня. Я представляла, что за этим идеально вежливым и праведным фасадом Марк на самом деле скрывал желание «вцепиться кому-нибудь в морду».
После того как мы распрощались, я осознала, что, несмотря на раздражение, возникшее у меня в конце встречи, я получила удовольствие – как ни странно! – от сеанса с Марком.
Он заинтересовал меня. Он обладал искренним, добродушным шармом, приправленным остроумием, и вообще производил впечатление образцово приятного парня. Как ни иронично, это тоже элемент его проблемы и частичная причина того, что он не может сохранить эрекцию, думала я. Проникновение в женщину требует агрессии. Вероятно, у Марка был бессознательный конфликт с агрессией, который в реальной жизни обрек его на пассивную роль.
Мысли о пассивности Марка напомнили мне о том, что однажды утром рассказала мне подруга, когда мы гуляли по Центральному парку. Она только начала встречаться с новым знакомым. Он казался одним из тех идеальных мужчин: красавчик, успешный, суперсообразительный, интересный, вежливый… плюсы по всем пунктам. Но у него был один изъян: он не умел самостоятельно принимать решения. Она пояснила, что даже такое простое дело, как выбор времени и места свидания, превращалось в изнурительный процесс.
– Он хочет знать, какую кухню я люблю, какой меня интересует ресторан, какой район города больше мне подходит. Потом он звонит, чтобы удостовериться, что время, на которое заказан столик, меня устраивает, хотя я уже сказала ему, что у меня для него свободен весь вечер. Почему бы ему просто не сказать: «Я заказал столик в таком-то ресторане и заеду за тобой в восемь вечера?» – жаловалась она. – Просто взять управление на себя!
– А каков он в постели? – пошутила я. Выражение ее лица сказало мне, что так далеко она пока не заходила – и теперь тоже начала об этом задумываться.
– Что мне делать? Когда я говорю ему, что буду рада позволить ему решить самому, он вроде как раздражается.
Марк пришел на следующий сеанс и завел обычную бесцельную светскую беседу, устраиваясь в уголке дивана и ради самозащиты укладывая на колени подушку. Поглядел на меня с надеждой. Я бегло улыбнулась ему, но не сказала ни слова. Он – тоже. Я заметила, что пассивность Марка пробуждала во мне властность, и уже складывался шаблон: чем больше он поддавался, тем сильнее я навязывала свою программу.
Я была уверена, что и у других людей он вызывает ту же реакцию. Я решила, что нам необходимо заняться этой динамикой, поэтому намеренно взяла на себя пассивную роль. Я чувствовала, как ему неловко в этом молчании, но держала рот на замке, пока мы оба то отводили взгляд в сторону, то снова смотрели друг на друга.
– Вы знаете, что у вас дырка в стене прямо рядом с вашим столом? – выговорил он.
– Угу, – кивнула я, даже не подумав взглянуть на дырку.
– Вы сегодня молчаливы, док.
– Я просто хочу, чтобы разговор начали вы, – сказала я.
– А разве это не ваша работа?
– Вы хотите, чтобы я решила, о чем нам следует говорить?
– Разве не за это я вам плачу? – проговорил он с напряженной улыбкой.
– Вы платите, чтобы кто-то другой указывал вам, что делать?
– Я не знаю, о чем сегодня говорить.
– Ладно, я подожду, – сказала я. Положила одну руку на колени, а другой стала небрежно накручивать на палец прядь волос, не отводя взгляда от Марка.
– Не думаю, что я что-то получаю от такой терапии, – наконец промолвил Марк. Он сердито потянулся за своим портфелем – угрожающий намек, что он готов уйти.
– Кажется, я вас расстроила, – сказала я, намеренно констатируя очевидное.
– Если мы так и будем сидеть и смотреть друг на друга, это мне не поможет, – проворчал он.
– Ну, вы платите немало денег, чтобы работать над собой, – заметила я. – Можно было бы надеяться, что вы будете более активно этим заниматься.
– Я в тупике, – бросил Марк.
– Я понимаю, – кивнула я. – Вы привыкли к тому, что женщины в вашей жизни говорят вам, что делать. Я думала, вам это не нравится.
– Вы правы.
– Тогда почему вы требуете, чтобы и я говорила вам, что делать? Вы понимаете, что сердитесь на меня за то, что я вами не управляю? На каком-то уровне вы хотите, чтобы лидером был кто-то другой. Если я буду делать это за вас, то чему вы от меня научитесь?
Для меня это тоже был некомфортный маневр, поскольку я терпеть не могу молчание и пассивность. Они будоражат мои собственные страхи – что я некомпетентна, что мне необходимо что-то говорить или делать. Конечно, мне не нравилось, когда пациенты срывали на мне злость, но этот прием обычно срабатывал.
Я дала Марку возможность подумать об этом. А сама тем временем размышляла, не произрастает ли его желание, чтобы кто-то другой брал на себя ответственность, из какого-то детского инцидента.
Я спросила его об этом, и он, получив наконец какое-то указание к действию, объяснил, что его отец скоропостижно скончался от сердечного приступа, когда ему было 12 лет. Маму подкосила скорбь. Ее скрутила жестокая депрессия, и у нее едва хватало сил, чтобы добираться до работы, не говоря уже о том, чтобы воспитывать двоих сыновей.
Марк был старшим из них и болезненно осознавал, как тяжело приходится матери. Он не хотел делать ничего такого, что могло бы еще больше ее расстроить.
– Я только хотел, чтобы она была счастлива, – говорил он. Ради этого он помогал матери по дому и держался подальше от неприятностей. Он также заботился о своем младшем брате и старался сделать так, чтобы тот тоже не расстраивал мать. Если же он все-таки это делал, Марк прибегал к дисциплинарному воздействию. – Иногда я всерьез гневался.
– Значит, вы взяли на себя роль «хорошего мальчика»? – спросила я, с умыслом подбирая слова.
– Да.
– Была ли у вас возможность пройти через бунтарскую фазу отрочества?
– Нет, это было невозможно, я был сосредоточен на том, чтобы сделать счастливой маму. Я не мог не соглашаться с ней или ослушаться ее.
– Что бы тогда случилось?
– Она была такой хрупкой и тревожной! Мне невыносимо было это видеть. Я чувствовал бы себя ужасно виноватым, поэтому оставался в роли «хорошего мальчика» и пытался этим гордиться. Роль бунтаря досталась моему брату, и я ненавидел его за это.
– Похоже, вы по-прежнему играете эту роль с женщинами.
– Да, и с моей бывшей подругой, и на работе.
– И дорого вам это обходится?
– Что вы имеете в виду?
– Каким вы стали из-за этой роли? Что с вами происходит?
– Я не умею постоять за себя? – вопросительно проговорил он. – Я… я позволяю женщинам вытирать о себя ноги?
Марк был абсолютно прав.
– Вы не готовы быть непослушным, или рассердиться, или просто выйти в мир и совершить какую-нибудь безумную выходку.
Проблему Марка нельзя было разрешить в рамках традиционных методов секс-терапии, поскольку происхождение ее не было сексуальным. Ситуация в детстве спровоцировала пробой в его личности. Его желание быть ответственным оказалось чрезмерно развитым, в то время как желание быть независимым пряталось в тени и выходило на поверхность, только используя его сексуальность в качестве подпорки.
Мир фантазий Марка компенсировал то, чего ему не хватало изо дня в день, но он же стоял на пути того, что Марк действительно хотел в отношениях.
Моей целью было помочь Марку интегрировать его миры, так что нужно было не фокусироваться на его сексуальном поведении, а заставить его разобраться с гневом в адрес матери. Может быть, тогда он смог бы обрести более последовательное ощущение персональной силы – вместо притворной силы в ролевых играх, которые он разыгрывал в подземелье.
Марк не испытывал дискомфорта, когда просил безразличных ему женщин делать то, что он хотел. И при этом в любовных отношениях он был одержим желанием делать свою подругу счастливой – за счет собственных желаний или возможности попросить об их удовлетворении. Как только женщина становилась важна для него, он регрессировал к прежнему типу отношений, сложившемуся между ним и матерью. Я думала, что он, возможно неосознанно, проецирует этот гнев.
– Итак, когда вы не получаете того, что хотите, не говоря уже о том, что не просите, вы вините в этом женщину и гневаетесь на нее.
– Большую часть времени я даже не понимаю, что гневаюсь. Я просто становлюсь раздраженным и подавленным. И ни за что не позволяю женщине это заметить, пока не решусь на разрыв – как это было с Кэти. Это случилось два года назад, и я до сих пор чувствую себя виноватым. Она выглядела такой обиженной. Она все еще любила меня. – Марк помолчал. – Зачем я это сделал?
– Вам нужно было пространство, потому что вы не способны быть собой. Подавление гнева и других спонтанных форм самовыражения легко ведет к раздражительности и депрессии.
– Может быть, потому-то я и чувствовал себя таким свободным, когда бросил ее. Я даже не особенно переживал. Но вина никуда не делась.
– Теперь мы понимаем, почему вам так трудно рассердиться. Вина – это эмоция, которая вас блокирует. Вы по-прежнему защищаете свою слабую мать.
По лицу Марка пробежала тень воспоминания, и он рассказал мне одну историю:
– Она, бывало, садилась за кухонный стол, ничего не говоря, просто уставившись на кипу счетов. Однажды мой брат упал с велосипеда и сильно рассек себе щеку. Мать увидела это и расплакалась, а потом рассердилась. Она схватила его за грудки. В глазах у нее было все то же выражение бессилия, опустошенности. Я запаниковал и вступился за брата. Но эта картина до сих пор стоит у меня перед глазами.
Эта ответственность за психическую стабильность матери легла на плечи Марка тяжелым бременем.
– На кого вы могли опереться? – спросила я.
Марк пожал плечами.
– У меня никого не было, поэтому я изо всех сил старался сделать так, чтобы она была довольна. Поддерживал дома чистоту. Держал в узде младшего брата. Перестав плакать, она улыбалась, и тогда все было прекрасно, и я мог успокоиться.
– Все ваше чувство стабильности было накрепко связано с возможностью поддерживать ее хорошее настроение. Означало ли это, что вам не всегда удавалось выразить себя?
Я чувствовала уверенность в том, что гнев, прячущийся под пассивностью Марка, будет золотым ключиком, тем моментом в терапии, который отопрет закрытую дверь и позволит ему совершить сдвиг личной парадигмы и получить доступ к своей силе.
Люди часто считают гнев негативной эмоцией, которой следует избегать, но у меня это одна из самых любимых эмоций, поскольку, если подключиться к ней продуктивно, она указывает на чувство «я». Гнев указывает, что кто-то нарушил права и границы человека и что они заслуживают уважения.
Марк был блокирован, и мне необходимо было дать ему возможность по-прежнему испытывать любовь к матери – и в то же время получить доступ к своему чувству «я».
Используя знаменитый метод «пустого стула» из гештальттерапии, мы притворились, что его мать сидит у меня в кабинете. Я попросила Марка встать лицом к ней, сидящей на стуле, и высказать ей все, что он на самом деле чувствовал, будучи подростком. Я отодвинулась назад, так, чтобы он меня не видел, время от времени вставляя реплики, чтобы отразить то, что он чувствовал. Как обычно, я старалась усилить его эмоции.
– Расскажите ей обо всех причинах, которые заставляют вас злиться, – инструктировала я.
Марк некоторое время медлил, силясь что-нибудь сказать, и первые его слова были невыразительны.
– Давайте! Скажите ей, что вам нужно, – подбадривала его я.
И вдруг Марка отпустило:
– Мне нужно было, чтобы ты, твою мать, перестала реветь и была нашей родительницей! – рявкнул он. И тут же отшатнулся, вероятно, пытаясь сдержать волну эмоций, готовую прорваться наружу. Но было уже слишком поздно.
– Скажите ей, что еще вам было нужно, – поощрила я тихонько.
– Мне нужно было, чтобы ты видела меня, но ты была слишком поглощена своей скорбью. Почему ты не могла взять себя в руки?! – завопил он.
– Вы так сердились на нее, – поддержала я.
– Я чувствовал себя так, будто меня вообще не существует. Ты забыла о нас! Тебя не было. – Побагровевший, дрожащий, он наклонился к мысленному образу матери. – Мне приходилось делать все, вообще все. Мне пришлось быть отцом семейства. – Марк сжал кулаки. – Я был загнан в ловушку. В ловушку, твою мать!
Я говорила, что гнев – моя любимая эмоция, но когда я на самом деле сижу в комнате наедине с мужской открытой неуправляемой яростью, честно говоря, она меня пугает. Чем больше Марк выходил из себя, тем больше я надеялась, что он не утратит контроль над собой окончательно. С другой стороны, ему необходим был этот гнев, и худшее, что я могла сделать, – это «закоротить» его, как он сам делал много лет. Еще больше ему нужна была женщина – я, – достаточно сильная, чтобы выдержать присутствие этих чувств.
Грудь Марка вздымалась.
– Папа умер… и ты тоже меня бросила!
Скорбь Марка наконец поднялась выше гнева и вышла на поверхность. Он закрыл лицо ладонями и отвернулся от меня. Я видела, как содрогаются его плечи, и слышала звуки ничем не сдерживаемых рыданий. Через некоторое время я протянула Марку подушку и велела крепко ее обнять. Вид скорбящего человека неимоверно трогателен. Я не хотела расплакаться вместе с Марком, но не было никакой возможности сохранить отстраненность. Слезы душили меня.
Теперь, когда Марк наконец начал высвобождать свой гнев и скорбь, вопрос был в том, что он станет делать с этим мощным переживанием. Преодолеет ли он чувство вины, станет ли использовать гнев и скорбь конструктивно – или снова закроется и вернется к знакомым шаблонам? Сможет ли он услышать свой собственный голос? Сумеет ли ухватиться за представившуюся возможность и завершить свое становление как мужчины?
Однажды Марк пришел ко мне крайне подавленный. На самом-то деле это отличие от его вечно дружелюбного вида можно было только приветствовать. Когда я спросила, как у него дела, он ответил:
– Тяжко. Но мне приятно просто быть настоящим. К тому же я стал защищать себя на работе, и это приносит чувство освобождения!
– О, это большой шаг! – Я гордилась им.
Марк действительно постепенно утверждался во всех областях своей жизни в последние пару месяцев. Я хотела поддержать эту новую аутентичность и сказать ему об этом вслух.
– С вами стало легче контактировать. Сближаться. Это поможет вам в отношениях.
– Ну, раз уж мы об этом заговорили, есть нечто такое, что я должен вам сказать, – сказал он с внезапным приливом энергии. – Я влюбился в вас.
– Правда? – вымолвила я.
Это было все, что пришло мне в голову. Я покраснела и была немного ошарашена, но не могу сказать, чтобы его слова оказались для меня полной неожиданностью. Я что-то такое чувствовала и, если уж совсем честно, тоже слегка была в него влюблена. Мы работали вместе много месяцев, и я с нетерпением ждала наших сеансов. Однажды я поймала себя на том, что проверяю, хорошо ли накрашена, перед его приходом.
Я ли это спровоцировала, думала я. Боже, надеюсь, я не делала ничего такого, чтобы поощрить его влюбленность! Была ли я чуть фривольна? Я принялась ворошить память в поисках моментов, в которые могла с ним слегка флиртовать. Я действительно чувствовала большую связь с Марком, чем со многими другими моими пациентами. Наши беседы временами были скорее естественны, чем терапевтичны. Я решила поддерживать фокус разговора на нем, а не на себе.
– Расскажите мне побольше об этих чувствах.
– Я чувствую, что вы меня раскусили.
Я невольно затрепетала.
– Похоже, для вас это переживание внове. Каково это для вас – когда кто-то пытается по-настоящему вас понять? – спросила я.
– Я никогда не ощущал, чтобы меня так понимали или заботились обо мне. У меня никогда не было таких отношений с женщиной. Даже с матерью.
Я была для Марка сильной женской фигурой, способной выпустить из него гнев спокойной направляющей рукой – то, что не могла сделать его мать из-за собственной скорби.
Я всегда помнила о словах своего бывшего наставника: «Всегда создавайте у пациента чувство вашей внутренней «мускулистости», сама ваша сила уже будет вмешательством. Люди инстинктивно на это реагируют. Это создает у них ощущение безопасности».
Я создала для Марка защищенное пространство, где он мог отказаться от своей роли покорного сына и раскрыться как человеческое существо.
– Да, это сильнодействующие отношения, – объяснила я. – Вам нравится, что кто-то может видеть вас, вас настоящего. И я принимаю вас безусловно. Это то, что вы ищете в своей жизни.
Я надеялась, что Марк поймет: его влюбленность на самом деле произрастает из базовой природы успешных терапевтических отношений. Я ведь действительно знала и принимала его самую сокровенную сущность.
Меня всегда поражало, насколько люди изголодались по возможности быть по-настоящему услышанными. Это моя работа, но конкретно во мне самой не было ничего особенного. Марк не имел представления ни обо мне – такой, какова я за пределами офиса, ни о моих собственных романтических мучениях.
– Я чувствую себя дураком, рассказывая вам об этом, – сказал он, отводя взгляд. Мне было невыносимо видеть его пристыженным.
– Для такой честности потребовалось мужество, – ответила я. – Я это уважаю.
– Хотел бы я быть способным на такую честность с другими женщинами, с которыми знакомлюсь, – продолжал Марк. – Я в эти выходные пошел развлекаться с группой коллег и под конец разговорился с одной девушкой. Я сам начал разговор, а для меня это внове. Она была очень умненькая и интересная, мы проговорили весь вечер и ушли из бара вместе. Я проводил ее до дома, и мы стали целоваться на пороге. Потом – и это меня удивило – она начала ласкать моего дружка и предложила подняться к ней. Но я отказался. Я чувствовал, что не смогу сохранить эрекцию.
Моей первой реакцией была вспышка ревности. А потом пришло облегчение оттого, что Марк перевел разговор на другую женщину. Именно это и было ему нужно – начать знакомиться с женщинами в обычной обстановке. Я должна была сохранять врачебное, почти механистическое отношение, чтобы держать в узде личные реакции, которые у меня возникали.
– Прекрасно то, что вы вступили в контакт с женщиной и сделали это первым! Когда этот контакт стал сексуальным, тут-то и включилась ваша тревожность, так что давайте разберемся с ней.
– Мне понравилось, что она такая агрессивная. Мне сразу это понравилось в ее личности.
– Почему?
– Это снимало с меня ответственность.
Я сказала Марку, что, мне кажется, ему необходимо встречать эту ответственность лицом к лицу, а не избегать ее.
– Ладно… Ну вот, а потом у меня была сексуальная фантазия о вас, – отрывисто сказал Марк.
О нет, мы опять вернулись ко мне! Представлял ли он, как устраивает мне порку? Теперь, хочешь не хочешь, я должна была выслушать содержание его фантазии и использовать ее в целях терапии.
– Хорошо. Расскажите мне о ней.
– Ну, я не знаю…
– Вы явно хотите, чтобы я что-то узнала, – сказала я, немного выбитая из колеи этой его новой активностью в общении со мной. – Вы не обязаны сообщать мне детали. Там был какой-то лейтмотив?
– Тепло, нежные прикосновения, глубокие поцелуи. Я представлял вас в своей квартире, лежащей в моей постели, наши тела сплелись вместе.
– Как вы себя чувствовали в этой фантазии?
– Возбужденным моей собственной нежностью к вам.
– Я хочу, чтобы вы подумали: что это желание говорит о том, что вам нужно в жизни прямо сейчас?
К моей радости, Марк совершил «прыжок»:
– Что я способен на нежные чувства и возбуждение одновременно?
Вот это было настоящее улучшение. Любовь поселилась в мире фантазий Марка, и он стал активнее в повседневной жизни. Помимо новообретенной уверенности он еще казался и менее гневным. Атмосфера в кабинете стала легче. Его улыбки перестали служить крышкой для котла ярости. Марк стал более счастливым мужчиной – и «на законных основаниях».
Когда Марк встал, собираясь уходить, он шел к двери медленнее, чем обычно, и задержался возле меня, что-то обдумывая. Я улыбнулась и ничего не сказала. Но щеки мои порозовели, и у меня возникла фантазия, как он прижимает меня к двери, целуя.
Я встала и зашла за свое кресло, бессознательно защищая себя от собственной фантазии – и, боже сохрани, возможности, что Марк прочитает мои мысли.
Это было так необычно! У меня никогда не возникало подобных мыслей ни об одном пациенте, а ведь, поверьте мне, немало привлекательных и интересных мужчин сиживали на моей кушетке, и некоторые из них были ненасытными ловеласами. И все же меня никогда не тянуло ни к одному из них.
Марк прошел мимо, надолго задержавшись на мне взглядом, и оставил одну – бродить, спотыкаясь, по кабинету, чувствуя себя растерзанной и расстегнутой – и виноватой, как будто я действительно сделала что-то очень неправильное.
Размышляя об этом сеансе, я осознала, что только что была свидетельницей чего-то выходящего за рамки обычной влюбленности, которая может возникнуть в любых терапевтических отношениях. До меня дошло, что главный сдвиг в личности Марка осуществился в его отношениях со мной. Он превращался из пассивно-агрессивного, внутренне раздробленного человека в активного, храброго и мужественного. Марк не был ни «гладиатором», ни «садовником» – он становился интегрированным мужчиной.
Марк рискнул поделиться со мной своими чувствами, и я вдохновилась его откровенностью. Мужество, думала я, необходимо для поддержания отношений. Марк продемонстрировал то качество, которого не хватало в жизни мне самой.
Я говорю о мужестве совершать отважные поступки, вместо того чтобы заниматься трусливым самоудовлетворением, дающим чувство безопасности. Легко решить, что хочешь отношений потому, что наслаждаешься партнерством или тебе нравится быть любимой, но акт дарения любви требует риска и готовности мириться с неуверенностью.
Интимность требует мужества. Марк позволил мне увидеть его желания, зная, что будет отвергнут, и, видит бог, хотела бы я вручить ему за это медаль за отвагу!
Сколь многие из моих клиентов не могут довести до конца истинную перемену в своей сексуальности, потому что им трудно выставить на обозрение свои эротические желания! Почему? Это сопряжено с сомнениями в себе, страхом оказаться отвергнутым и страхом быть «другим» или «странным».
Вот почему работа в секс-терапии часто становится работой над общей уверенностью в себе: именно она необходима, чтобы справиться с интимностью. Раскрытие Марка передо мной было шагом к самопринятию и в конечном счете к его будущим отношениям.
Когда я задумываюсь об идеалах мужественности, в сущности, они оказываются теми же идеалами, которые нужны для успешности любых отношений. Разговоры с пациентами о том, какого рода мужчинами они хотят быть в отношениях, помогли мне определить важные вопросы, которые женщинам следовало бы задавать самим себе, ища мужчину.
Как он обращается с эмоциями? Способен ли он совладать с гневом и печалью – или взорвется, или запихнет их поглубже внутрь? Станет ли он наступать и атаковать – или отступит? Как он справляется со стрессом (ведь мир полон стрессов, и женщине необходимо знать, что человек, с которым она делит свою жизнь, сможет их преодолеть)? Комфортно ли он чувствует себя в любви, в дарении и принятии? Возможна ли между ними взаимная поддержка, когда каждый для другого – каменная стена и тихая гавань?
Способен ли он не утратить любовь, когда женщина его разочаровывает и отношения между ними становятся натянутыми? Может ли их любовь быть не той территорией, где они утратят себя и свои индивидуальные голоса, но такой, где они их обретут?
Помню, как в разговоре с подругой я выразила тревогу по поводу того, что в начале своей практики я хотела помогать женщинам, но стала в основном работать с мужчинами – и теперь гадаю, не утратила ли я свою изначальную цель. «Ты помогаешь женщинам, – отозвалась она, – и больше, чем можешь себе представить».
Я всерьез задумалась о том, как я помогаю пациентам формировать свой способ общения с женщинами. Я часто сталкивалась с вариациями «гладиаторского», воспитанного нашей культурой типа мужественности даже у кажущихся самыми мягкосердечными мужчин, и видела в этом реальное препятствие к их личностному росту.
Я была полна решимости сыграть свою роль в переопределении того, что это значит – быть мужчиной. Я хотела помочь им добраться до своей собственной природной мягкости, равно как и внутренней «мускулатуры».
Я помогала каждому из них найти новую формулировку для их собственного уникального представления о том, каким должен быть мужчина. И думала: а что такое идеальный мужчина для меня? Он остается неколебим перед лицом неуверенности – спутницы любви, он остается невозмутим перед лицом женщины, которая пинается и вопит, грозясь уйти. Он достойно справляется со своей потребностью во власти; он использует свою силу, чтобы строить и создавать. Он становится могущественным, не обирая других (особенно женщин), но благодаря своему умению делиться и дарить. Он обретает власть, будучи в мире полезной силой. Он трудится, чтобы способствовать величию в других людях, включая и его женщину. Он питает высшее уважение к себе и к человеку, которого любит. Он не видит в успехах других угрозу себе, потому что он тверд в определении собственной ценности. Ему нет нужды эксплуатировать слабости других, чтобы наращивать собственную силу.
Заставить этих мужчин и саму себя воплотить эти идеалы в жизнь было непросто. Когда меня расстраивали мои пациенты, я звонила маме и говорила ей, что мне хочется сдаться. Почему я помогаю этому человеку, спрашивала я в моменты, когда мне особенно сильно хотелось взбунтоваться.
Однажды мама посоветовала мне заглянуть в Библию, раскрыть Второе послание к Коринфянам, главу 13: «Прочти вслух первую строчку». Я прочла. Там было написано: «Любовь долготерпит». Вот скука, подумала я. Проехали…
Стоп, да ведь это же моя проблема! У меня действительно были трудности со способностью любить. Любовь оказалась совсем непростым делом, непохожим на романтику. Это было не только теплое чувство: любовь требовала определенной прочности, внутренней стойкости.
Я пришла к пониманию, что мужчины несовершенны, что они могут разочаровывать. Они проживают свою жизнь не для того, чтобы точно соответствовать нашим представлениям – а будь это так, мы бы, вероятно, возненавидели их за это. Истина состоит в том, что ни один мужчина не может быть моим спасителем, моим Иисусом, моим Буддой – или моей мамой. Он – просто мужчина.
Когда дело идет о терпимости в близости, у каждого из нас имеются свои пороги того, что мы способны выдержать в отношениях.
Марк сообщил, что в последнее время реже бывает в садомазохистском клубе и проводит больше времени со знакомыми женщинами.
Снижение частоты пользования «подземельем» никогда не было целью нашей терапии, поскольку это не мое дело – пытаться реформировать чьи-то сексуальные привычки, если только они не становятся причиной проблемы. Но терапия помогла Марку стать позитивнее, и это со всей очевидностью создало новый баланс его потребностей.
Похоже, чем более сильным он себя ощущал, тем меньше интересовал его процесс порки женщины кнутом – хотя он признавал, что это всегда будет для него возбуждающим средством. Но сейчас он просто хотел найти взаимоотношения, проникнутые любовью.
Наши следующие несколько сеансов были непродуктивны и наполнены праздной болтовней, лишенной всякой эмоциональной глубины.
Никто из нас не заговаривал о том, что произошло между нами. Я могла бы вызвать Марка на прямое обсуждение этого тупика: я знала, что нужно предпринимать, когда чувствуешь сопротивление. Но решила ничего не делать. Я хотела избежать этого разговора, потому что задним умом понимала: он же будет и нашей последней встречей. Молчание нарушил Марк:
– Я испытываю к вам настоящие чувства, – уверенно сказал он. – Дело не в том, что я просто проецирую на вас какую-то фантазию. Поверьте мне! Поэтому у меня есть вопрос, на который я хочу, чтобы вы ответили без всякой психологической интерпретации. Перестаньте быть моим терапевтом и просто будьте собой.
– Какой вопрос?
– Вы тоже это чувствуете?
Я хотела сказать «нет». Я хотела солгать, но не желала красть у него правду. Я сама всячески ратовала за искренность, и правда была в том, что я действительно кое-что чувствовала – и не хотела, чтобы он усомнился в своей интуиции.
– Да, но… – Я запнулась. – Это односторонние отношения, Марк. Думаете, вы на самом деле меня знаете? Вряд ли это возможно.
– Чушь собачья! Я действительно знаю вас, Брэнди. Я могу не знать, где вы живете или откуда вы родом. Вы не сообщаете ничего о себе, но я знаю выражение вашего взгляда, и то, как вы улыбаетесь, и вашу теплоту, и ваш ум. Я прекрасно все это знаю. Я знаком с вами уже год. Вы не можете спрятаться.
Марк полностью меня обезоружил. Он был прав. Я что-то чувствовала. Что это было, я толком не понимала. Может быть, я была польщена. Может быть, он коснулся моего собственного глубинного желания быть видимой.
Мои пациенты редко пытались узнать меня. Как правило, они ограничивались лишь расспросами о моей квалификации, чтобы убедиться, что ее хватит, чтобы помочь им. Я чувствовала себя так, будто я – настоящая я, женщина в образе психотерапевта – становлюсь невидимой. Поощряя их аутентичность, я изо всех сил старалась спрятать собственную, трудолюбиво, мгновение за мгновением скрывая свои настроения, свои истинные мысли.
Я могла скучать, уставать, тревожиться или преисполняться ликующей радости, но мне приходилось жертвовать своими эмоциями ради серьезного внимания, необходимого, чтобы создать для пациентов безопасный контейнер, в котором могли расти и расцветать их слезы, их страхи, их отчаяние. Я тщательно отслеживала малейшую искру эмоций, выражавшихся в языке их тел, внимательно изучая нюансы их лексики, тона, выбора слов, ища под микроскопом их сущность и отражая обратно то, что даже они сами не могли увидеть в себе, – в то время как мое собственное сияние затмевалось их гигантскими тенями.
Я жаждала выйти на солнце, рассказывать свои истории, раскрывать частички себя. Иногда я заговаривала о том, как ехала сегодня утром на работу, о пьесе, которую смотрела накануне, или о книге, которую читала. Но в этих случаях я часто сталкивалась с торопливым поддакиванием – скрытым намеком на то, что психологи не должны тратить оплаченное клиентом время на болтовню о себе.
Терапия – это преимущественно паразитические отношения. Бывали дни, когда я чувствовала себя использованной, обиженной.
Марк же хотел познать меня, он откалывал кусочки от моего фасада, и его внимание заставило новую энергию бежать по моим жилам, реанимируя мой увядший дух, как вода оживляет засыхающее растение, возвращая к жизни. Я никогда прежде такого не ощущала. Я хотела открыться ему – и это заставляло меня чувствовать вину.
Я не могла взять и «интерпретировать» это, как делала с другими пациентами. С ними я использовала отрепетированную стратегию отражения назад их способа общения со всеми женщинами. А Марку все это было внове. Он шел на настоящий риск и был честен. Надо было быть сверхосторожной с его чувствами.
– Да, Марк, – наконец проговорила я. – Я тоже испытываю к вам романтические чувства. Но предпринимать какие бы то ни было действия на основе этих чувств я не могу. Это неприемлемо.
– Я думаю, что это просто смешно, – отозвался он. – Где только люди не знакомятся! Терапия стала тем контекстом, в котором встретились мы. Уж не хотите ли вы сказать, что, если бы мы познакомились в каком-то другом месте, все было бы по-другому?
– Иногда у нас возникает контакт с теми, кого мы не можем заполучить.
– Я сверялся с кодексом поведения психологов, – возразил Марк. – Через два года мы могли бы быть вместе.
– Марк, я бы никогда не стала думать о романтических отношениях с вами. Работа с вами имела для меня огромное значение, как вы знаете, но моя роль в вашей жизни заключалась в том, чтобы помогать вам расти. Это лишь временная роль.
Это был мой заключительный сеанс с Марком. Мы оба согласились, что продолжение совместной работы не принесло бы никакой пользы. Я сказала, что хотела бы свести его с новым терапевтом и порекомендовала знакомого мужчину-терапевта из Нижнего Ист-Сайда. Я знала, что это этически приемлемое протокольное действие, я и представить себе не могла, что когда-нибудь окажусь в таком положении.
Истины ради стоит сказать – то, что Марк меня добивался, было для него в некотором отношении победой. Его способность высказывать правду была достойна восхищения, в его уязвимости читалась смелость, решимость перед лицом отвержения с моей стороны. Все это было откровенно сексуально. Взгляд его выражал твердость. Я видела перед собой нового человека. Он казался сильным, энергичным. Я реабилитировала его, превратив в тот тип мужчины, которым любовалась, который был мне на самом деле нужен.
Я тщательно обдумывала свою реакцию на Марка. После первой, самой трудной стадии наши беседы часто текли без усилий. Я ощущала наше внутреннее родство, легкость общения с близкой душой. Я становилась свободнее и светлее в его присутствии, как будто, несмотря на то что мне нужно было руководить сеансом и постоянно помнить о своей работе, я с ним каким-то образом была собой.
В Марке не было ничего экзотического. Он был средний американский парень из среднего класса, средней внешности, среднего достатка и среднего интеллекта. Вокруг него не было никакого пространства для проекции, никакой искрящейся фантазии, которая могла бы расцветить его образ, никаких обещаний заманчивых приключений.
Наше взаимодействие ощущалось как цельное, чистое в своем эмоциональном влечении. Я видела в Марке реального человека и чувствовала искреннее наслаждение в его присутствии.
Марк дал мне понять нечто важное о том, чего мне не хватало: о контакте, опирающемся на реального мужчину, а не только на то, что мне было от него нужно, или чем бы я хотела его видеть, или во что, по моему мнению, могла бы его превратить. Это было просто взаимодействие двух реальных людей, наслаждающихся друг другом – такими, каковы они есть.
И все же, несмотря на то что меня влекло к Марку, меня беспокоило наше с ним сильнейшее сходство. Как я становилась зеркалом для моих пациентов, так Марк ненамеренно – но красноречиво – становился моим зеркалом. Я видела в нем себя – непризнанную часть своей личности, простую девчонку из маленького городка во Флориде, и то, что я считала посредственной, пресной, мертвой жизнью, от которой мне хотелось убежать. Однако в Марке я увидела красоту, которая помогла мне избавиться от этого ложного восприятия и принять реальность.
Я подметила такую деталь в психотерапии: после нескольких проведенных сеансов у меня стабильно возникало чувство, что от меня нет никакого толку.
0
