Философия любви: история идей. Любовная афера.

Нам предстоит соотнести с философским определением любви как стремлением к целостности – единению и дарению себя – разнообразные опыты "живой" любви – любви обычных, живых людей: влюбляющихся и разочаровывающихся, любящих много и многих, по-разному и разных, любимых многими и т.д.

* Можно сказать, что философия – не о том, не о разнообразном, а том едином, что собирает и объединяет разнообразное. Но не значит ли это, что философия – не про жизнь? Или философия попирается самой жизнью? Но можно сказать и по-другому: конструируя предельный (чистый, абсолютный, идеальный) образ феномена любви, философия не игнорирует "философски нечистые", или относительные проявления любви по крайней мере в своей критике их, в противопоставлении им философского представления о любви.

* Итак, как, принимая во внимание предлагаемый философией идеал, понять житейски распространенное отношение к любовным отношениям как к "истории", к "роману", к "афере"? Здесь допускается игра слов, построенная на смещении значений английского слова "affair", означающего, в частности, любовно-близкие отношения а также событие (ср. англ. ministry of foreign affairs – министерство иностранных дел) и русского слова "афера", означающего сомнительную сделку, жульническое предприятие. Иными словами, речь идет о либертинаже, или прелюбодейной любви, если под последней понимать лишь внебрачные, а точнее, спонтанные и преходящие любовные, или сексуальные отношения.

1. Наслаждение и самоволие.

В этой связи интересно вернуться к З. Фрейду. В частности, к трем его идеям, высказывавшимся разрозненно и получившим развитие с разной степенью полноты как у самого Фрейда, так и у его последователей и комментаторов.

* Во-первых, это идея и, шире, учение Фрейда о роли удовольствия. В работе "По ту сторону принципа наслаждения" Фрейд, опираясь на материалы специальных исследований, делает вывод о том, что "принцип наслаждения" является главным естественным регулятором психических процессов, или душевной деятельности. В работе "Неудовлетворенность культурой" он расширяет этот вывод: "жизненная цель просто определяется программой принципа наслаждения".

* Чувства удовольствия и неудовольствия являются доминирующими, независимо от нормативных установок индивида. Наиболее интенсивные и яркие (а вместе с тем и относительно доступные) – телесные удовольствия: в первую очередь, сексуальные, а также удовольствия, связанные с удовлетворением потребности в пище, тепле, отдыхе (расслаблении).

* В младенчестве большинство потребностей удовлетворяются непосредственно, то есть их удовлетворение не требует специальных усилий со стороны индивида, особой деятельности, достижение результатов которой опосредовано взаимодействием с другими людьми. Наслаждения младенца просты и совершенно доступны: кормление, укачивание, тепло нежных рук, ласковые и напевные слова, – вот непритязательный источник первых удовольствий. Растительное младенческое существование как бы посвящено непрестанному удовлетворению витальных потребностей, а значит получению наслаждений – простых и невинных.

* В процессе социализации происходит ограничение естественной установки индивида на удовольствие. Расширяющиеся контакты с окружающими требуют от человека контролировать свое стремление к удовольствию, ставить его в зависимость от аналогичных стремлений других, откладывать получение удовольствия, терпеть неудовольствие и т.п. Потребности адаптации индивида в окружающем мире и эффективного социального взаимодействия ведут к тому, что принцип наслаждения замещается принципом реальности, который тоже влечет к удовольствию, но отсроченному и уменьшенному, хотя и более надежному.

* Как говорит Фрейд, общество руководствуется в отношении к индивиду в конечном счете экономическими интересами: общество стремится отвлечь людей от сексуальных ориентаций и направляет их на труд. На этом фоне раскрепощающая функция наслаждения проявляется особенно явно, даже когда внутреннее освобождение достигается посредством ухода (бегства) от забот, своевольным сокращением наложенных обязательств, протеста против каких-либо внешних притязаний.

* Во-вторых, это идея Фрейда, что гедоническая программа может обеспечиваться посредством бегства от страдания. При столкновении с трудностями, неудачами, даже легким дискомфортом человек, а сориентированный преимущественно на получение наслаждения человек, в особенности, старается просто увернуться, найти успокоение в действиях, иноположенных по отношению к напряженной ситуации. "Уход", эскапизм представляют собой наиболее типичный прием в поведенческой тактике такого человека.

* Формы бегства (или эскапизма) могут быть разными. Например, посредством того или иного рода интоксикации. Любое наслаждение само по себе может рассматриваться как выражение автономии – индивидуальной независимости от внешних условий. Однако освобождение, обретаемое в токсическом наслаждении специфично. Токсикоман (наркоман, алкоголик) гетерономен. Уйти от страданий можно и посредством минимизации своей жизненной активности. Исторически первыми этот ход мысли привели киники: если удовольствия и страдания неразрывны, то ради освобождения от страданий достаточно отказаться от наслаждений.

* Освобождение от страданий может дать творчество, посредством которого возвышаются наслаждения. Наслаждение творчеством утонченно и поэтому культурно. Но "творец", как и "киник", скорее отказывается от наслаждений, чем спасает себя от страданий. Иное дело пользование результатами чужого творчества - произведением искусства или игрой; они развлекательны, усладительны; через них человек погружается в иллюзорный мир и убегает в него от страданий мира реального. Это наслаждение, основанное на "уклонении от реальности". Впрочем, уклонение от реальности, возможно оправданное в эстетическом плане, в плане этическом чревато отказом от обязанности. От мира буквально бежит отшельник. В протесте отрицает мир бунтарь.

* Реальность мира снимается в неучастии, в том числе, скрываемом в самосовершенствования. Фрейд указывает и на некоторые другие форму бегства от страдания.

* Эта, вычитываемая из Фрейда, галерея типажей завершается типом личности, которая избавляется от страдания особым способом, а именно, в любви. Любить и быть любимым – вот кредо этой жизненной ориентации. И хотя ни в чем, кроме любви, человек не обречен на такую саднящую тоску, горечь, разочарование, которые могут провоцироваться любовью, именно в любви он постигает в почти мистическом соединении с другим непередаваемую радость, наиболее пронзительные мгновения блаженства и внутреннего торжества; только любовь дарит человеку надежду на подлинное счастье. Любовь может представлять собой усложненную форму эскапизма. Но в любви как в творчестве особого рода происходит и выстраивание нового мира – своего собственного нового мира. Это важно: любовь не только дарит человеку ощущение свободы и счастья, в пространстве любви преобразуется мир человека.

* В-третьих, следует указать на наблюдения Фрейда, которые можно выразить идеей психологической связи между чувством независимости и первым опытом сексуальности (указания на это находим в лекциях "Введение в психоанализ" и в "Трех очерках по теории сексуальности"). Уже раннесексуальные ощущения (главным образом аутоэротические) становятся у ребенка основой и первого опыта своевольности. Ранние формы сексуальности – безобъектны; при аутоэротизме удовлетворение достигается только благодаря собственному телу, сексуальные влечения такого рода могут быть скрытными для посторонних глаз и практически не поддаются контролю. Для ребенка ранние сексуальные ощущения знаменательны как интимный опыт внутренней автономии: это, возможно, первые удовольствия, которые ребенок может получать независимо от взрослых. Эти индивидуально ценные (хотя их ценность может и не осознаваться) и сильные потребности удовлетворяются ребенком помимо общения со взрослыми, которые, как оказывается в свете этого опыта, обеспечивают удовлетворение вовсе не всех его потребностей. Уже в сфере ранней сексуальности ребенок может в полной мере управляться принципом удовольствия, не взирая на реальность.

* Первый детский опыт непосредственного удовлетворения простых жизненных потребностей обусловливает ту притягательность наслаждений, которая может и не осознаваться, но которая делает их желанными: они не только удовлетворяют, но и услаждают. В этом смысле наслаждения "тянут в детство". Для взрослого сознания они – знак безвозвратно ушедшего и источник надежды; всегда – возможность покоя, расслабления, освобождения от суеты, жизненного бремени и внешнего давления (со стороны других людей, в том числе, нередко близких, или со стороны чуждых обстоятельств). Когда же сексуальные потребности просыпаются окончательно, воспитательное воздействие на личность подростка становится совершенно затрудненным. Разгадка одной из тайн принципиальной нерациональности чувственной угадывается в этой возможности для личности неповторимо реализовать себя в чувственном влечении к другому. В куртуазности или либертинаже человек не просто приостанавливает следование определенным социальным и нравственным нормам и таким образом обнаруживает свою автономию по отношению к общественным установлениям. Хотя негативизм сам по себе имеет большое значение для гедонически ориентированной личности; главным здесь оказывается то, что открывается возможность надломить обычный порядок жизни, расширить пространство личностного бытия, а то и выстроить параллельное или подпольное пространство интимной самовольности.

2. Возможна ли целостность в "аферной" любви?

Так возможна ли целостность отношений в либертинаже? Отысканию ответа на этот вопрос может помочь обращение к образу наиболее известного, хотя и не самого радикального либертена – Дон Жуана. Впрочем, как либертен либертену рознь: либертенами считали себя и сторонники радикально раскрепощенной "любви" у маркиза де Сада, в частности, герои "Философии в будуаре", – так и образ Дон Жуана отнюдь не однозначен. Речь идет даже не столько о различных литературных образах, сколько об их интерпретациях. В этой связи интересно соотнести, к примеру, обобщения французского писателя и эссеиста конца ХIХ – первой трети ХХ веков М. Баррьера в очерке "Вечная загадка Дон Жуана, или Секреты эротического успеха" и суждения другого французского писателя и философа А. Камю в фрагменте о Дон Жуане с психологической интерпретацией разнообразия сексуального поведения мужчины.

* В суждениях о Дон Жуане, донжуанах и донжуанизме, кажется, достаточно морализаторства. Общественная мораль осуждает донжуанизм.

* Вот хрестоматийный пример: В.Г. Белинский по поводу главного героя пушкинского "Каменного гостя", Дон Гуана, писал: "Его одностороннее стремление не могло не обратиться в безнравственную крайность, потому что для удовлетворения ее он должен был губить женщин по их положению в обществе – и он сделал из этого ремесло". Белинский моралистичен. Но насколько справедливо было бы в данном случае обвинять его в морализаторстве? Не принимая во внимание правила куртуазной игры и выходя за рамки логики обольщения и прельщения, Белинский указывает на несомненный в этой иной – внекуртуазной – логике факт: донжуанизм деструктивен. Женщина оказывается игрушкой в руках донжуана. Донжуан – обольститель, захватчик и "кочевник". Женщина для него – лишь объект вожделения, источник утоления страсти. Донжуан увлекается женщиной и завоевывает ее, думая лишь о своей прихоти, стремясь к удовлетворению собственного влечения. Удовлетворяя себя, обольститель разрушает другого. Женщина не существует для него как личность. Женщины преходящи.

* Может статься, что в отношениях с женщинами донжуан стремится и к любви. Так, кьеркегоровский Обольститель вполне человечен, когда дело касается его самого и отношения к нему других. Он жаждет любви – "беспредельной пламенной любви" и видит в ней "высшее наслаждение, какое только может испытать человек на земле". Но для этого обольстителя любить – значит быть любимым: "быть любимым больше всего на свете". И вместе с тем, "больше всего на свете" вовсе не значит навсегда. Во всяком случае он сам всегда – влюбленный "на срок". Как он сам заявляет, "я – эстетик, эротик, человек, постигший сущность великого искусства любить, верящий в любовь, основательно изучивший все ее проявления и поэтому предоставляющий себе право оставаться при своем особом мнении относительно ее. – Я утверждаю, что любовная история не может продолжаться более полугода и что всякие отношения должны быть прекращены, как только наслаждение исчерпано до дна".

* Белинский говорит, что Дон Гуан губит женщин "…по их положению в обществе". Однако разрушение может быть и не "по положению в обществе", но более глубоким и значимым. Само сознание использованности и испытанного по этой причине унижения может оказаться у жертвы обольщения необратимо разрушительным. В наш век понятия "положение в обществе", как и понятия "честь", уже почти больше не существует. Но и после свершившейся сексуальной революции, действительно преобразившей сексуальные нравы и общественную нравственность в целом, общественное мнение не приемлет донжуанизм. Общественное мнение снисходительно к донжуанству как проявлению куртуазности, своего рода эстетического рыцарства и эротического эстетства, – как концентрированному воплощению маскулинной галантности. Но оно рестриктивно к донжуанизму как угрозе целостности человеческих отношений и прочности семьи.

* Эта общественная установка отражается в психопатологической трактовке донжуанизма как "клинического состояния мужчины", характеризующегося постоянным стремлением к смене партнерш, неспособностью к духовному общению с женщиной. Думается, это – оценка, генерированная фемининным сознанием и фемининным опытом. В этом контексте уже нет донжуана: этот образ замещается совершенно иным, из-под плаща Дон Жуана высовывает похотливую морду "кобель". Несомненно, для такой замены есть все основания. Но "кобель" не ищет женщин, тем боле Женщину; понятно, что его интерес совсем иной…

* Не таков донжуан в восприятии А. Камю. Для него донжуанизм есть одно из проявлений абсурда, т.е. той всепроникающей черты или тенденции человеческой жизни (Камю, правда, говорит: "…нашего века"), которая выражается в обессмысливании смыслов, или бесцельности целей. Абсурден "наш век", или "наш век" – век абсурда, поскольку это век осознанной смыслоутраты. Это век после проговоренного во всеуслышание: "Бог умер" (Ф.Ницше). Но ведь если "Бога нет", то "все позволено" (как декларирует Иван Карамазов у Ф.М.Достоевского). Характерно, что Камю выбирает персону донжуана как одну из персонификаций абсурда – наряду с фигурами актера и завоевателя. Впрочем, донжуан ведь и актер (а иногда паяц), и завоеватель (а иногда аферист). Что делает донжуанизм абсурдным? – Видимое стремление к любви. Донжуан влюбчив и любит. Он "любит женщин одинаково пылко, каждый раз всею душою". Однако он любит многих, – и ему приходится повторяться. Донжуан отдается целиком, – но по очереди. Поэтому он не имеет сил также цельно воспринять любовь женщин: их слишком много, чтобы выбрать и принять только одну: "Разве для того, чтобы любить сильно необходимо любить редко?", – восклицает он. Этот человек абсурда оказывается в конечном счете заурядным соблазнителем (или обольстителем). Он стремится к любви, но в результате получает любовную интрижку.

* И все же не все так просто. Донжуан, конечно, эгоист. Но, как говорит Камю, донжуан эгоист в том смысле, что он отказывается от жизни – ради любви.

* И это любовь особого рода. Для донжуана не существует жизни без любви, и это прекрасно. Но любовь для него существует вполне без жизни, т.е. помимо полноты человеческих отношений и разнообразия человеческого опыта. Любовь – это высшее проявление общения, человеческого единения и преданности (т.е. одаривания себя другому) – оказывается после пережитой кульминации бесчеловечной, поскольку кульминацией исчерпывается для донжуана ее подлинный смысл. В исчерпанности тоже есть своего рода полнота. И целостность. – Локализованная во времени и пространстве. Это – "здесь-и-сейчас-любовь". Когда история любви становится "очередной", "очередью" фрагментируется жизнь. Малые и локальные "целостности" донжуана не сопоставимы с той цельностью жизни, которую прожил другой великий любовник – Тристан, ставший символом приверженности одной-единственной любви, к одной-единственной женщине.

* Образ донжуана двоится и троится. Общественное мнение рестриктивно по отношению к донжуанизму; но оно смотрит на донжуанизм, принимая во внимание уже ставшую известной его опасность для сложившихся общественных институтов, в первую очередь брака и семьи. Но дело не только в этом. Донжуанизм индивидуалистичен и своеволен. И уже как таковой он асоциален. Сплошь и рядом общественное мнение терпит фиаско в противостоянии донжуанизму. Не потому что общественное мнение хило, а донжуаны торжествуют. Но потому, что донжуаны несут в себе живительную энергию. Это энергия эстетизма и раскрепощенности. В этой проекции проявляется иной образ донжуана – донжуана, каким видит его женщина не в момент ухода с выражением безучастности и скуки на лице, а в момент приближения, наступления, атаки. Портрет такого донжуана красочно представил М.Баррьер. Для полноты картины, Баррьеру пришлось провести некие предварительные дистинкции, не всегда четкие и вразумительные. Тем не менее, они важны для выявления Баррьером глубокого отличия Дон Жуана от Казановы, а также от псевдо-Дон Жуана и псевдо-Казановы. Разница между Дон Жуаном и Казановой "лишь в том, что один действует во имя искусства, а другой ради удовольствия". Любвеобильный Дон Жуан возвышен в своем выборе и в проявлении страсти. Сладострастный Казанова – неразборчив и низмен. Обозначив эти различия и как бы выстроив типологию мужчин в восприятии любви (именно этому и посвящена первая глава очерка), Баррьер не сумел сохранить последовательность, и в дальнейшем описании характера донжуана, демонстрируемого им искусства любви, излюбленных методов соблазнения Баррьер не может в полной мере сохранить принятый взгляд и то и дело посматривает на своего героя иными глазами. Иными, т.е. не какими? – Т.е. не глазами жаждущей рыцаря (галантного кавалера и сумасшедшего влюбленного) и истомившейся по любовной ласке женщины. Удержаться на романтически-куртуазной волне в рассуждении о донжуане невозможно постольку, поскольку хотя бы одна история любви должна быть прослежена до конца. И если донжуан в порыве любви не перестает быть самим собой и значит не решается целиком посвятить себя избраннице, значит неизбежна сцена ухода. Со спины даже самый подлинный донжуан оказывается в глазах покинутой женщины подделкой, псевдо-донжуаном.

* Итак, есть два взгляда на фигуру донжуана – социально-рестриктивный, заданный не только чувством сохранения сообщества, но и чувствами негодования покинутых женщин и обманутых мужей, и романтически-куртуазный, обусловленный женским ожиданием рыцаря – великого любовника. Не следует упускать из вида еще одну возможную проекцию на данный феномен – проекцию, заданную самоощущением самого искателя любовных приключений.

* При рассмотрении этого образа основным источником является литературный образ мольеровского Дон Жуана. Для русского читателя он несколько смазан поэтически и драматически более сильным впечатлением от пушкинского Дон Гуана. Но есть и другие классические литературные образы – бодлеровского Дон Жуана (Бодлер Ш. "Дон Жуан в аду"), молисовского (Тирсо де Молис. Севильский озорник, или Каменный гость, гофмановского (Гофман Э.Т.А. "Дон Жуан"), гумилевского ("Дон Жуан", "Дон Жуан в Египте"). Этот образ должен быть скорректирован в контексте современного опыта – опыта и нравов после сексуальной революции.

* Донжуанство, как своего рода эстетический эротизм нравственно значим не только как разновидность невроза или способа разрешения невроза (что важно для психолога и психотерапевта), но как форма личностной, социально не обусловленной самореализации. Если рассматривать донжуанство как некий идеальный тип, метафору, обозначающую тенденцию в любовном или эротическом поведении человека (не важно, мужчины или женщины), то истоки этой тенденции поддаются усмотрению в раннем индивидуальном опыте сексуальности и своевольности, независимости. Эрос предстает сферой неподотчетности социальным регулятивам. Свернутые формы донжуанства – невинный флирт или любовная интрига – оказываются формой ухода от общественной дисциплины, в частности, от такой ее формы, как обязанность и ответственность, - формой проявления неподопечности и внутреннего раскрепощения. Донжуанство как составляющая либертинажа привлекательно безобязательностью человеческих отношений – свободой связи мужчины и женщины, отношения которых ничем не опосредствованы, кроме любви. Пусть любви, не сливающейся с жизнью.

* Есть еще одна проекция этой темы, задаваемая психоаналитической дифференциацией типов сексуального поведения мужчин. А. Лоуэн выделяет четыре таких типа: "плейбой", "брат", "герой-рыцарь", "отец". "Плейбой" – не донжуан; это сынок, "незрелый мальчик", и его сексуальные интересы реализуются в основном в неразвитых формах инфантильной сексуальности. "Брат" также не донжуан; его отношение к женщине как правило заботливо, но асексуально. Также асексуален в отношении к женщине "отец"; он властен и ригористичен, в том числе в сексуальной сфере. В противоположность этим трем типам "рыцарь", "одержим идеей сексуальной удали" и одновременно романтичен. Однако в его сексуальности, с психоаналитической точки зрения, проявляется фаллический нарциссизм. Он сексуально ориентирован в отношении женщины и агрессивен. Однако он вместе с тем, опасается полного овладения женщиной – ему не хватает силы и решимости отца.

* "Так называемые любовники были мужчинами с этим типом личностной структуры. Их достижения можно понимать как сексуальные завоевания… Самый главный интерес фаллического мужчины состоит в соблазнении женщин…". И далее: "Фаллический характер… не может соединить любовь и секс в отношении к одному и тому же человеку. Женщина, которую он любит, становится материнской фигурой, теряющей сексапильность и перестающей быть сексуальной личностью".

* Очевидно, что для Лоуэна, как и для большинства аналитиков, материалом для обобщений служили невротические и психопатические характеры. Необходимо принять во внимание постоянные оговорки К. Хорни относительно того, что все данные такого рода и выводы относительно их должны быть проверены на психологически нормальных личностях.

* Хотя образ донжуана прозрачнее всего соотносится с типом рыцаря, или фаллически-нарциссического мужского характера в типологии Лоуэна, – тенденции и интенции донжуанства, по-видимому, можно встретить и у остальных типов мужчин. Естественно, что их проявления будут различными.

* Соответственно проясняется не только психологическая, но и нормативно-ценностная неоднозначность и многозначность донжуанства как модели эротического поведения.

* С этической точки зрения, донжуанство, ограниченное обольстительно-совратительными "атаками", оказывается односторонним, и тогда за ширмой любви скрывается всего лишь пользование. Однако донжуанство может быть стартовым, или инициирующим моментом флирта, или интриги, в которую осознанно включаются обе стороны, и тогда это куртуазная игра, своего рода сделка. Но в любом случае в той мере, в какой любовь остается замкнутой рамками "аферы", она перестает быть любовью как средством прорыва одиночества, обособленности, эгоизма – как выражением преданности и оттданости. Более того, сохранение собственно любовных установок в таких игривых отношениях приводит к обострению как одиночества, так и обособленности. А это чревато потерей веры в любовь и, стало быть, закреплением эгоизма.

---