Лирика пола. Константин Бальмонт.

Мастер-классы портала Auditorium
Константин Бальмонт
ЛИРИКА ПОЛА. МЫСЛИ И ОЩУЩЕНИЯ

I. Псалом поцелуя
Что бы ни говорили, кто бы ни говорил, что бы ни делали, что бы ни совершалось, а нигде, никогда, ни в каких мгновениях ничего нет лучше, чем поцелуй. Всегда и везде и во всех мгновениях лучшее, что знают мои губы, умеющие говорить, есть поцелуй. От глаз к глазам или ото рта ко рту. О, самое сладкое и самозабвенное, самое тайное, глубокое, затонное, самое сокровенное, дрожью двух миров исполненное, встречей двух безбрежностей – есть поцелуй. От глаз ли к глазам, через светлые продольные эти окна, откуда глядит душа и Вечность, через проблеск магических этих зеркал, переговаривающихся вещей, помимо ведома той зачарованной комнаты, где эти зеркала суть жизнь и украшение; – от губ ли дрогнувших к другим возжелавшим губам идет этот тайный разговор, так что губы касаются друг друга, румянятся друг другом, прижимаются друг к другу, как птички на ветвях, сливаются, любятся, целуются, целуются; – от глаз ли к глазам увидевшим, от губ ли к губам услышавшим, – я счастлив, когда я целую. Не знаю почему, но я вдруг начинаю глубоко дышать. Словно воздух стал другим. Я чувствую радость дыхания. Впервые, целуя, – опять и опять впервые, целуя, я понимаю, что такое есть жизнь, вижу Небо и Землю, слышу все свое тело и нежное тело другое. Целую ее, кого люблю, а душою своею говорю с былинкой, что качается у ног ее, под легким ветерком. Слышу и вижу все, не ушами лишь только и глазами – всем телом и всем существом. От поцелуя все тело становится певучим, зорким и слышащим. Слепнут глаза, а видят ярче. Гаснут мысли, а все мыслью становится. Великая внезапно воцаряется тишина, и все безгласно начинает говорить: деревья, цветы, и пылинки, и стены, и самая малая вещь, самая простая, сейчас же милая и тонкие звоны, нежно зачинающие Песню Песней в крови, и эти близкие розовые губы, красные губы, что целуют – и глядят…
О ЛЮБВИ
"Тайна любви больше, чем тайна смерти", – говорит Саломея за несколько мгновений перед своей смертью, когда жизнь ее уже окончилась, когда смерть уже окружила ее, коснулась ее своею тенью и дала ей свою мудрость.
В том и величие, и тайна, и восторг Любви, что жизнь и смерть становятся равны для того, кто полюбит. Жизнь своя и чужая. В том сила и ужас Любви. Пред ней смолкают все голоса, кроме голоса властного желания, которое ослепляет глаза своим чрезмерным светом, меняет души, меняет людей, меняет предметы – и драгоценные предметы становятся ничем, а ничто становится безбрежным царством, и люди становятся богами и зверьми, входят в мир нечеловеческий, и души бьются, безумствуют, светятся, души горят исступленные, плачут, и в первый раз живут, и в первый раз видят, видят все – влюбляясь в тела, как некогда Ангелы влюблялись в дочерей Земли. Ангелы бросили Небо для Земли и тем связали изумрудную Землю с бездонностью синего Эфира, в котором рождается все. Они удвоили мир, и мы живем между двух зеркальностей. Нам страшно среди отражений. Нам холодно, мы цепенеем и тонем в зеркальных глубинах. Но мы любим, мы любим, и ради Любви совершим геройство, и ради Любви совершим преступление, ради одной минуты Любви создадим жизнь и растопчем жизнь. В этом Любовь. Любовь ужасна, беспощадна, она чудовищна. Любовь нежна, Любовь воздушна, Любовь неизреченна и необъяснима, и что бы ни говорить о Любви, ее не замкнешь в слова, как не расскажешь музыку и не нарисуешь солнце. Но только одно верно: тайна Любви больше, чем тайна смерти, потому что сердце захочет жить и умереть ради Любви, но не захочет жить без Любви.
Любовь иногда приводит к безумию. Иногда? Быть может, всегда? О, конечно, всегда, но только порою это безумие тонет, вспыхнув, и больше нет Любви, потому что вот больше уже нет безумья, – а порою безумье кончается реальностью, самой нереальной, хоть она и повседневна. Когда безумье кончается буднями, нельзя больше говорить о Любви, как нельзя говорить о свежести здоровья, видя перед собой излечившегося калеку, которого бросило что-то под колесо, но который исправил свои изломы.
Любовь, сказка мужской мечты и женской, не смешивается с жизнью. Она возникает в ней, как сновиденье и уходит из нее, как сновиденье, иногда оставляя по себе поразительные воспоминания, иногда не оставляя никакого следа – только ранив душу сознаньем, что было что-то, чего больше нет, чего не будет, чего не вспомнишь, не вызовешь опять никакими усильями.
Любовь возносит или бросает в яму. Любовь дает нам быть в аду или в Раю, но никогда не останавливается на среднем царстве, находящемся между двумя этими полюсами. В Любви нет тепла, в ней есть только жгучесть или холод. То, что толпа называет теплыми словами, есть мерзость пред Богом. Пламя или мертвый лед. Между ними нет третьего, а эти два могут быть вместе в одном, как вместе дышат в мире Бог и Дьявол. Среди Европейских людей никто так этого не понял, как Испанцы. Героини Испанских драм в таинственный, в решительный момент возникновения любви восклицают: "Я вся – огонь и лед!" Это понял также и Оскар Уайлд.
У Любви нет человеческого лица. У нее только есть лик Бога и лик Дьявола. В роскошной панораме, исполненной яркого безумия, Оскар Уайльд показал нам лик Дьявола в любви.
[Источник: Русский Эрос, или Философия любви в России / Сост. и авт. вступ. ст. В.П.Шестаков; Коммент. А.Н.Богословского. М.: Прогресс, 1991. С. 96-99.]