Встреча.

«Если человек никогда, ни на одно мгновение не попадает в атмосферу встречи, он покидает эту землю в убеждении, что его существование было лишено смысла и ценности. Он уходит пустым, потому что никто его не наполнил» (С. Григель).
* Уже сам наш опыт свидетельствует о том, насколько глубоко существование каждого человека обусловлено неизбежной вязью отношений: язык, жест, напряжение разума и воли, биение чувств, склонность к деятельности, неотложный зов труда и нужды — все это связано с отношениями, в которые люди непременно вступают и без которых жизнь невозможно себе представить. Но встречами мы называем только некие особые отношения: те, которые помогают нам осознать самих себя, которые позволяют нам существовать как личностям.
* Конечно, верно, что вообще сначала нужно быть личностью и в полной мере обладать ее достоинством, а затем уже вступать в отношения с другими, но только благодаря некоторым истинным встречам мы замечаем, что же, действительно, означает быть личностью. В самом деле, именно исходя из таких «встреч» человек может наконец найти ответ на самые глубокие вопросы: «кто я такой?», «чего я стою?», «для кого я просто есть, а для кого я что-то стою?» и «в чем же тогда смысл моей свободы?»
* Значит, истинная встреча позволяет нам узнать «цену» своего личного существования, т. е. его «ценность». Всякий раз, когда это происходит, человек может утолить жажду живой водой, — любовью, начиная с самого рождения: те, кто дал жизнь ребенку, должны встречать его лаской. «Нам хорошо оттого, что ты есть»,— вот первая истина, которую родители должны суметь передать своему ребенку.
* Без этой первой «встречи» восприятие ребенком существования всего мира и его самого подвергается серьезной опасности.
* В самом деле, ведь именно когда ребенок в первый раз улыбается — в ответ на улыбку, тепло и ласки матери — он начинает осознавать Бытие и воспринимает самые глубокие и восхитительные черты его: единство (в любви), доброту, истину, красоту.
* Таким образом, наиболее уравновешенной будет та человеческая жизнь, в которой «необходимые» встречи (т. е. те встречи, которые уготованы нам природой, чтобы каждому могла открыться его судьба, его «призвание») происходят нужным образом в нужный момент: встреча с родителями как супружеской четой (в ее нерасторжимом единстве), встреча с «учителем», с «братом (другом)», и наконец: встреча с тем человеком, который окажется личностью столь значительной, что только в общении с ним можно будет произнести само это слово «любовь» почти как имя собственное.
* Эта решающая любовная встреча, которая свяжет воедино существование двух людей («супружеский союз»), потом раздробится на бесчисленное множество других «встреч» между ними (всех тех, которые подарит долгая, если Богу будет угодно, жизнь): в этих встречах «я» будет узнавать все больше о себе, причем именно по мере того, как будет открываться другому.
* «Человек не может жить без любви. Он остается непонятным самому себе, его жизнь остается бессмысленной, если он не получит откровения любви, если он не встретится с нею, не постигнет ее, не усвоит ее себе, так или иначе, если не предастся ей всей душой» (Иоанн Павел II).
* Только тот человек, который встретится с любовью, может действительно постигнуть всю красоту и драматичность собственного существования, его блеск и нищету, и потому может желать «искупления» — пришествия Того, Кто полностью «откроет» человеку его самого.
* С другой стороны, уже вся литература о любви, от той, в которой любовь предстает сплошной мукой, до той, в которой она изображается как вершина мистического опыта, неоднократно затрагивала такой вопрос: без или до встречи с любовью «я», по сути дела, и не знало, что существует; после встречи «я» испытывает что-то вроде дрожи, сотрясающей все его существо: дрожи испуга при мысли, что встречи могло бы не быть, и дрожи благодарности и бесконечного смирения при мысли, что она пришла так незаслуженно!
* Итак, встречи — словно вехи на нашем жизненном пути, они открывают нам его смысл; они словно перекликаются, так что за одной встречей с необходимостью следует другая, более глубокая и истинная.
* В сущности, это тот след, который оставил Бог в Своем творении. Твердо полагая, что дело обстоит именно так, мы вступаем на путь, который должен научить нас любить. Нашими попутчиками могут стать прежде всего молодые пары, которые готовятся к таинству брака, но пройти этот путь было бы полезно и тем, кто хочет научиться лучше понимать человека, самих себя и других.

Влюбленность

Итак, обратимся вновь к той особой встрече, которая лежит у истоков любого брака, т. е. у истоков выбора, совершая который два человека вручают друг другу навсегда свою жизнь, потому что предчувствуют, что это будет иметь решающее значение для личной судьбы каждого из них.
* Встреча начинается с влюбленности, и это явление следует рассмотреть со всей внимательностью.
* Уже возвратная форма соответствующего глагола («я влюбился в тебя») предупреждает о скрытой опасности: встреча предлагается, но может и не состояться.
* В самом деле, в каждой настоящей встрече участвует «я», которое узнает, чего оно стоит, поскольку ему встретилось «ты», которое его принимает; однако не следует забывать, что и «ты» это, в свою очередь, «я», которое должно встретить такой же прием и обрести в этой встрече одну судьбу с другим «я».
* Стало быть, встреча никогда и ни для кого не может стать просто удобной возможностью для нарциссического самолюбования, когда другой почти превращается в твое зеркало. Эту опасность несет в себе любая влюбленность.
* Любить - значит дарить себя другому, отдавать себя, открывая другому самое сокровенное, соглашаясь «пропасть» для другого: действительно, тайна «я» открывается перед лицом другого «я», но только в тот момент, когда оба полностью соглашаются быть «ты».
* «Я влюбился в тебя» — не желая того, говорящий утверждает, что любовь обращена на него самого («я влюбил себя»), а другой человек это пока еще только случайное обстоятельство.
* Нет, мы вовсе не собираемся утверждать, что этот опыт, оставляющий столь глубокий след на всей последующей жизни, не обладает особой красотой и самостоятельным смыслом (об этих его свойствах мы скажем чуть ниже), но чтобы правильно оценить значение влюбленности, нужно уже в самом начале понять, сколь это тонкая и, соответственно, хрупкая материя.
* Нетрудно заметить, как легко может получиться так, что другой слишком долго будет оставаться только случайным обстоятельством, которое позволяет мне испытывать некоторое чувство, влечение, волнение, и вот я уже дохожу до того, что люблю только свою собственную любовь, люблю тот приятный факт, что я способен любить.
* Блаж. Августин, подвергнувший себя в «Исповеди» такому проницательному самоанализу, вспоминая о своей беспокойной юности, пишет: «Кругом меня котлом кипела позорная любовь. Я еще не любил и любил, чтобы меня любили... Я искал, что бы мне полюбить, любя любовь».
* Такова полная разочарований история многих «влюбленных», у которых пик любви приходится на это первое переживание, а все остальное (включая совершение таинства и реальную, повседневную жизнь вдвоем) становится лишь медленным угасанием первоначального влечения, постепенным разрушением: мнилось, огонь такой жаркий и не потухнет долго, а оказалось — свеча на ветру...
* И часто это не только «конец», но и разочарование, обида, досада от того, что мы обманулись, или нас обманули. Кто-нибудь, возможно, скажет, что это непедагогично — начинать разговор о влюбленности со свойственных ей опасностей и иллюзий.
* И все же мы решили пойти этим путем, потому что, как нам кажется, слишком широко распространилось весьма серьезное заблуждение, согласно которому любовь существует лишь постольку, поскольку продолжается состояние «влюбленности». Или еще хуже: некоторые отказываются от любви, с которой связаны, во имя новой влюбленности, желая присвоить последней приоритетные права.
* Теперь стоит все-таки остановиться несколько подробнее на том значении, которое отводится Божьим замыслом этому исполненному блаженства опыту влюбленности.
* Если и остается верным, что во время первой влюбленности «другой», - это главным образом счастливый случай, позволяющий по-новому осмыслить себя самого, смысл своего существования и свою судьбу, не менее верно и то, что эта «многоценная подсказка» природы может и должна быть прожита не эгоистично и без нарциссизма.
* Следует даже уточнить, что эгоизм и нарциссизм возникают только когда этап влюбленности непомерно растягивается, или идеализируется, или превращается в самоцель; но когда жизнь идет нормальным порядком, у этого этапа совершенно определенная задача.
* Она станет яснее, если мы вспомним ту сцену из Библии, в которой Адам, созерцая впервые представшую перед ним Еву, восклицает: «На этот раз, да, это кость от костей моих и плоть от плоти моей!»
* Слова «на этот раз» (Быт 2, 23) указывают на то, что наконец Адам узнал существо «подобное ему», а до этого он безуспешно искал его среди прочих живых тварей.
* Адам «влюбился» в Еву, ибо открыл самого себя в благодати ее тела: он ее узнал, еще до того, как «познал».
* Все помнят рассказ о жене, сотворенной из ребра уснувшего человека; но чтобы ощутить, какие красота и глубина стоят за этим символом, быть может, сначала нам надлежит сравнить этот рассказ с другим, — дабы увидеть, чем они отличаются друг от друга.
* Чтобы объяснить тайну человеческой любви и вечного притяжения полов, в глубокой древности был создан миф, поведанный Платоном в «Пире»: было когда-то такое существо, мужчина и женщина одновременно (андрогин). Оно было цельным, но нашло в этой цельности повод для высокомерия и гордости, и бог (Зевс) решил наказать его, разделив надвое, навечно отъединив мужскую часть от женской. С тех пор каждая «половина» страстно и мучительно стремится обрести недостающую. И вот этот тяжкий, мучительный поиск вызывает сочувствие у бога Эроса (Эрос-любовь), и он постоянно нисходит с небес, чтобы помочь половинкам найти друг друга и воссоединиться.
* По этому мифу, влюбленность возникает, когда происходит узнавание цельного, изначального «себя» через обретение другой, потерянной части «я».
* Стоит ли подчеркивать, сколь красив и человечен этот древний рассказ, пытающийся объяснить, откуда взялась любовь и отчего неистощима ее сила. Но если мы сравним его с библейским сказанием, то, несомненно обнаружим в последнем большую глубину и соответствие истине.
* Итак, в Священном Писании говорится не об «андрогине», а об одном человеке (Адаме), появляющемся до всякой половой дифференциации: он господин вселенной, и в этом его отличительная черта, но в любом случае он «одинок», находится, так сказать, в «бесконечном одиночестве», которое свидетельствует о том, что он абсолютно отличен от всего существующего, что он создан для «иного», что его единственный собеседник - это Бог, сотворивший его по Своему подобию.
* Так получается, что человек — создание пограничное, живущее на границе между миром вещей и животных, с одной стороны, и миром Божьим, с другой.
* И тогда Творец решает вмешаться: Адам (в таинственном сне) разделяется на человека-мужчину и человека-женщину, но это разделение есть вовсе не наказание, а лекарство и даже благодать.
* Когда Господь открывает грудь Адама, чтобы создать Еву из его же состава. Он запечатлевает на Своих созданиях рану любви, приобщая их к тайне божественной любви (в самом деле, впоследствии откроется, что и Сам Господь есть несколько Лиц в едином Существе, т. е. Троица).
* Итак, люди (мужчины и женщины) рождаются от дара, который Адам приносит Господу, предоставляя для Его деяния часть своего единственного «состава».
* Как видим, в Библии тоже ставится проблема изначального единства, предшествующего всякой половой дифференциации, но так, что любовь между полами и их стремление к телесному соединению являются даром, который берет начало в изначальном единстве и находит в этом единстве закон и цель своего существования.
* В соответствии с таким взглядом, положительное значение влюбленности состоит вот в чем: влюбляясь, человек открывает себя самого в благодати тела другого, в том смысле, что единство, которое в первый раз ощущается как возможное, превращается почти в изначальное призвание и судьбу. Поэтому нет ничего странного в том, что часто влюбляются, «познакомившись» только с телом (в том благородном смысле, который придает этому слову книга Бытия) другого человека: оно пленяет уже тогда, когда о внутреннем «я» «другого» еще почти ничего не известно.
* Нередко влюбляются, не зная почти ничего о том, в кого влюбились. Но это происходит оттого, что влюбленность это только догадка об изначальном благе единства, догадка, которую можно проверить только каждодневным трудом, построением целой жизни. Иными словами, когда каждый из двоих желает блага другому. Когда они «любят друг друга».

Парадоксальность и драматичность любви

Два человека встречаются, повинуясь первому инстинкту любви, который очень скоро перерастает в чувство, а потом в решение. При этом они, так сказать, являются воплощением двух пределов и двух бесконечностей: предела, который не способна одолеть моя любовь к тебе, предела, который не способна одолеть твоя любовь ко мне; и вместе с тем моей бесконечной потребности получить от тебя всю возможную любовь и твоей бесконечной потребности быть любимым(ой) всецело.
* В ответ на вопрос: «сколь сильно ты умеешь любить?» каждый покраснеет, вспомнив и признав свою несомненную немощь. На вопрос: «сколь любимым ты хочешь быть?» каждый ответит с обескураживающей ненасытностью.
* Еще древние аскеты предупреждали: «мало твое сердце, но и целому морю не заполнить его».
* Может ли получиться так, что это переплетение двух пределов и двух «бесконечностей» не разорвет и не разрушит со временем ту самую «чету», которая от такого переплетения родилась?
* С помощью одних человеческих средств эта проблема неразрешима, что и объясняет появление всех тех произведений, в которых она получает поэтическое, драматическое, трагическое осмысление. Поэзия и красота возникают, когда мы останавливаемся, чтобы погрузиться в созерцание и вкусить бесконечность любви, завороженные тем порывом всеохватности, который у нее всегда наготове.
* Эту поэзию можно уловить уже в языке подростков. Они находят его как-то инстинктивно, когда просят друг друга и друг другу обещают любить вечно («...всегда») и принадлежать всецело: «я весь (вся) твой (твоя)...».
* Частично такая поэзия и нежная красота сохраняются и тогда, когда мы начинаем обнаруживать «предел», но только на том этапе, когда человек испытывает смирение, ощущая себя недостойным любви другого, воспринимаемой, как слишком большой и бескорыстный дар. В самом деле, каждый истинный опыт любви сразу же приносит это острое и болезненное ощущение: я не заслуживаю этой любви.
* Но очень скоро начинает проявляться истинная драматичность вместе с раздражением по отношению к пределу, осознаваемому как некий фрустрирующий момент: это еще не предел, причина которого в моей собственной греховности или греховности другого, но это уже предел, выражающийся в том, что мы неизбежно обнаруживаем свою неадекватность: человек замечает, что он не в силах дать другому все то, что тот (та) от него ждет. Впрочем, если бы каждый из двоих мог дать другому все, что тот (та) от него ждет, это означало бы только, что оба они «истощимы» и лишены того «сам(а) не знаю чего», в котором и состоит их обаяние.
* То, что нас неосознанно привлекает в другом человеке, это его потребность в бесконечности; в любви есть и головокружительное стремление отдать себя этой потребности, сознательно рискуя оказаться неадекватным другому,— в силу необъяснимого «закона» жизни. Любящие знают, в непосредственном интуитивном опыте, что существует в любимом человеке некий рубеж, за которым его личность становится недостижимой, и что так и должно быть.
* И вот это уже то ощущение, которое может обратиться в источник досады и горькой ревности,— или же «благодати», как мы увидим далее.
* Весь драматизм «последней некоммуникабельности» он и она испытывают не только если и когда один или другой (или оба) эгоистически сосредоточиваются на себе или друг другу изменяют, но даже (и конечно, в еще большей степени) и тогда, когда они любят друг друга так, что готовы отдать другому «весь мир», и несмотря на это, остаются взаимно недоступными в какой-то последней тайне, самой сокровенной сущности, неотъемлемо личной судьбе каждого.
* А. Эмери, американский психиатр, проницательно замечает: «Одна из самых глубоких травм супружеской жизни характерна только для счастливых браков, ибо в несчастливых семьях эта истина никогда не всплывает на поверхность.
* Обнаруживается она, когда мы замечаем, что как бы ни любили своего супруга (супругу), каким бы полным не было достигнутое нами взаимопонимание, между нами всегда остается непреодолимая стена. Нам не удается погрузиться в другого до самого дна, не удается добиться полного взаимопроникновения. Мы даже не можем разделить с ним (с ней) всего, что тот (та) чувствует. Я это я, а ты это ты. Каждый из нас представляет собой неприкосновенную сущность, и в таком качестве мы стоим на разных берегах. Мы друг друга любим, друг в друге нуждаемся, стараемся сделать общим достоянием все, что возможно... но преграда остается. Мы вглядываемся в лицо другого и не можем отыскать в нем свое «я». Сумеем ли мы когда-нибудь до конца узнать друг друга?»
* Вместе с тем нужно подчеркнуть, что этот предел, за которым начинается «некоммуникабельность», с точки зрения людей как Божьих тварей, весьма целесообразен: он предохраняет их от профанации; он напоминает, что источник Любви не здесь, как не здесь и то тихое море Добра, в которое впадает любое «благо» и любое «желание блага».
* Если до сих пор мы говорили о «пределе», так сказать, онтологическом, коренящемся в сокровенной сути человеческой личности, то теперь следует наконец вспомнить и о бесчисленных и тягостных «пределах», которые мы ощущаем и создаем день за днем: тех, что обязаны своим появлением явной и непобедимой греховной немощи, в нас и вокруг нас.
* Немощь эта определенно пагубна: она выливается в настоящее «зло», которое рождается в сердце, любящем и одновременно подтачивающем любовь, и иногда обретает такую силу, что обращает любовь в ненависть или, еще хуже, в равнодушие — в общем, в чувство разрушительное.
* Бывает и так, что немощь порождается всеми заботами и тяготами повседневного существования, из-за которых может потерпеть крушение и обернуться трагедией даже самая «бесконечная любовь».
* Мы вовсе не должны закрывать глаза, особенно в наше время, на все то истинное зло («грехи», переводя на христианский язык), которое тяжким грузом ложится на нашу любовь и наши семьи, начиная с того момента, когда будущая чета только зарождается.
* Столкновение между «бесконечностью» и «пределом» становится в таких случаях не только резким, но и столь сильным, что в общественном сознании эти два понятия оказываются совершенно оторванными друг от друга.
* Так порыв к бесконечности и всеохватности превращается — в общепринятом представлении — в «литературу», «фантазию», «поэзию»,«юношескую мечту», «иллюзию» и т. п. В то же время «конкретный» подход к пределу (и даже его бесстыдное восхваление) становится сюжетом разнообразных зрелищ или предметом заботы административных органов: в «средствах массовой информации», в так называемых «искусствах» (роман, театр, кино), в языке, в законодательных актах и в руководстве жизнью индивида и массы.
* И все же, каждый раз, когда рождается любовь — во всей неповторимости и истинности этого события,— во всяком случае, в том первом свидетельстве, которым сама любовь возвещает о своем приходе, вновь, во всей полноте и неотвратимости, возникает изначальная драма: любовь направляет тех, кто принимает ее и следуют за нею, именно туда, где открытость бесконечности соседствует с осознанием и опытным познанием предела.
* А дальше человек свободен идти туда, где он, действительно, сможет прикоснуться к бесконечности, либо туда, где предел неизбежно встанет во весь рост и в конечном счете задушит любовь.
* Любви же свойственно бескорыстно свидетельствовать о Себе, если Она и в самом деле существует, не только как о силе, приводящей в движение вселенную, но и как о божественной Личности, которая в этой силе заявляет о Себе.
* Тот, кто испытал любовь, никогда не осмелится отрицать, что в ней заключены и сосуществуют стремление в абсолюту и невероятная немощь, и что любовь это всегда приключение, исход которого не вполне ясен, даже тогда, когда мы вступаем в это приключение, любя истинно и горячо.
* Но не все с такой же легкостью согласятся с тем, что парадоксальность и драматичность любви побуждает человека напрямую обращаться к Богу любви.
* Однако достаточно показательно, что поэты приходят к этому выводу почти неизбежно, даже если сознательная вера — не их стезя.
* Мы уже говорили, что не все будут готовы признать, что когда мы любим, этот вопрос («кто ты?»), обращенный к любви, оказывается одним из самых главных. Однако чтобы признать это, достаточно научиться замечать ту бесконечность, о которой мы говорили как о «благодати» и тот предел, который мы определяем как «потребность в искуплении».