Когда в жизни человеческого общества торжествует засилье материализма и интеллектуализма, когда товарно-меркантильный стиль жизни становится всеобщим, когда агрессивный карьеризм, замешанный на трусости, и жадное желание благосостояни заслоняют все иные стороны жизни, когда в человеческих взаимоотношениях царят неверие, ложь, озлобление, подозрительность, эгоизм, скука, суета, цинизм и пошлость, — тогда отстраняется от такого общества великое творчество жизни, оно мельчает и мелеет, засоряется и заболачивается; застой, омертвелость, душевная гниль становятся уделом такого общества, а его разложение и гибель — неизбежны. Такому обществу уже не нужны великие проявления пола, всякие там "мужественность" и "женственность", для него достаточно физического насилия и авантюры, своеволия и эгоизма преуспевающей мужланской натуры, а потому почти бессознательно, безумно таким обществом подавляется, изгоняется, вытесняется в первую очередь именно глубинное проявление пола — женственность.
* Да, истинная женственность достойна иного состояния общества, она не нужна миру, в котором разного сорта скептики, циники и пошляки осмеивают Веру, порочат Истину, злословят над Добром, оскверняют Красоту, издеваются над Любовью, и все это во имя собственной дешевой популярности. В таком мире женственность лишена достойного существования, она не оберегается этим миром и обречена на деформированное, раздавленное, извращенное, ложное состояние.
* Именно такой нравственно опрокинутый мир создает ложную женщину. Не имея возможности утвердить свою женственность, она отступает от себя, изменяет себе, лжет самой себе и ведет своеобразный, совсем не женский образ жизни. В таком обществе мужчина не может быть рыцарем женщины, не может принять ее за высшую ценность своей жизни, потому что внутренне совершенно бесчувствен ко всему этому, потому что чаще всего инфантилен, невротически взвинчен, а женщина нужна ему как соска и конфетка.
* Лишенная рыцаря женщина как бы взращивает его в себе, становится в чем-то мужчиной и в таком измененном качестве заявляет о себе обществу. Именно такую женщину с извращенной женственностью называют ложной женщиной и, понимая условность всякой классификации, тем не менее выделяют три типа такой женщины: сексуальный, гиперсоциальный и интеллектуальный.
* В мужском мире женщина чувствует себя неуверенной и уязвимой и потому изо всех сил держится за свой способ социального существования, стремясь переиграть мужчину в его мужском мире. "Сексуальность", "гиперсоциальность" или "интеллектуальность" становятся ее психозащитными масками, которые, с одной стороны, дают ей возможность приспосабливаться в маскулинизированном обществе, а с другой стороны, замуровывают ее в себе, сдерживают ее естественное женское самовыражение, подавляют ее женственность.

Сексуальная женщина.

Это женщина, привлекающая своей чисто физической женской природой; это женщина, приковывающая к себе внимание окружающих своей внешностью и особой манерой поведения; это женщина, играющая в женственность, часто неудачно, предъявляющая своему окружению видимый облик "женственного" существа. Она всегда достаточно по-мужски осознанно помнит о своей женской принадлежности и постоянно напоминает об этом окружающим, как своим поведением, так и своими потребностями и прихотями, настроениями и кругом интересов, манерой одеваться и т. д. Собственная внешность для нее — все, это ее основное орудие в овладении доступным ей миром. Можно даже сказать, что все содержание сексуальной женщины — это ее форма, ее демонстративная привлекательность. Она почувствует себя погибшей, если утратит привлекательность. Она непременно желает быть обольстительной, чарующей и, что особенно важно для нее, желает сексуально будоражить, вызывать сексуальный интерес, притом всюду и постоянно, у возможно большего круга людей. Количество плененных ею является для нее непосредственным и ощутимым доказательством ее качественной принадлежности к рангу "обворожительниц" и "львиц".
* Сексуальная женщина, оценив свои внешние женские достоинства, желает посредством их утвердить свое влияние в доступной ей реальности. Прекрасно осознавая свою сексуальную притягательность и желанность для окружающих, она строит общение на собственных прихотях и капризах. Ее социальная задача не в том, чтобы приспособиться к обществу, в котором она живет, а в том, чтобы приспособить его к себе. В обществе ей непременно надо "царить", а не просто существовать. Все в сексуальной женщине направлено на вполне вещественные цели, а поскольку в жизни, и особенно в жизни мужчины, сексуальное влечение занимает особо значимое положение, являясь наиболее яркой чувственной радостью в смене серых будней, а для многих и "смыслом" жизни, то понятно и стремление сексуальной женщины быть жрицей сексуального культа, адептом таинственной половой магии.
* Ее предназначение — дать мужчине наиболее наполненный и эстетически организованный секс, о котором он всегда мечтает, но дать его, разумеется, не всякому мужчине, а лишь тому, который "этого достоин", то есть особенно значим для нее. Ей необходимо покорить непременно социально сильного мужчину, только тогда она может рассчитывать на то, что ее карьера устроится как нельзя лучше. На свое тело, вызывающее невольные сексуальные фантазии, она смотрит скорее глазами мужчины.
* Трудно даже сказать, насколько противоположный пол является для нее противоположным. В обращении с мужчинами она очень хорошо знает, что их может впечатлять и что им от нее надо. В отличие от женственной женщины, уповающей на душевное движение к ней со стороны мужчины, сексуальная женщина делает ставку на свой фасад, а не на внутреннее духовное содержание половых отношений. Мужчина для нее, прежде всего, партнер по сексуальным играм, но за сексуальной игрой — или многочисленными играми с разными партнерами — почти всегда стоит ее меркантильный интерес. Искренняя влюбленность в мужчину для нее скорее недоразумение. Она не хуже иного мужчины-ловеласа может похвастать своим "донжуанским списком" плененных ею мужчин. Незначительный в социальном или материальном отношении мужчина не может рассчитывать на успех у такой женщины, разве что она соизволит использовать его в каких-то своих, сугубо эгоистических или экспериментальных целях или просто взбалмошных прихотях.
* Все в сексуальной женщине, казалось бы, устремлено к ее триумфу — сексуальному соблазну, но в последний момент будто что-то надламывается в ней, изменяет, бежит от нее. Как женщина она тайно желает исступленного соития, а не просто чувственного, тактильно-механического удовольствия, которое никогда не приносит женщине подлинного полового удовлетворения. Дающая чувственное сексуальное удовольствие своему партнеру, сама получающая его, она, тем не менее, обречена на половое неудовлетворение — есть почти мастурбаторный, физиологический оргазм, нет духовной восторженности соития, так необходимой именно женщине — и в этом корень ее невротизма, ее эмоциональной неустойчивости, ее жизненной неудовлетворенности и мстительности. Ущемленность ее истинной женской природы переживается ею своеобразно и достаточно болезненно. Выражаясь несколько парадоксально, можно сказать, что сексуальная женщина обречена на невротизм, и невротизм тем больший, чем более она сексуальна. Сексуальность для нее — забвение, которого она ищет; она постоянно держит себя в готовности к сексуальной игре. Вне этой готовности она чувствует себя опустошенной, никчемной. Тяга к алкоголю и наркотику может проявиться в ней как реакция на разочарование от собственной сексуальности.
* Внешне она может казаться победительницей, но внутренне, для себя и наедине с собой — почти всегда пораженка и потому совершенно не выносит иронии в свой адрес. Она хочет выглядеть самым дорогостоящим предметом этого мира, ухоженным и благоухающим, как бы неприступным и одновременно манящим для самого сильного, самого могущественного, самого богатого мужчины.
* Ее брак — это всегда брак по расчету, даже когда ей кажется, что он по любви. Браком желает она достаточно гарантированно обеспечить свой материальный тыл. Муж постепенно превращается у нее в то, чем, собственно говоря, был изначально — в ее приказчика или завхоза. Она может демонстративно играть роль его жены, особенно если ему самому нужно играть роль добродетельного супруга. Но о своем подлинном предназначении — жизнеобеспечении супруги — он должен помнить всегда и неукоснительно, без напоминаний. Такие браки заключаются отнюдь не на небесах. Как хозяйка она может удивить компанию, собравшуюся за столом, каким-нибудь необычным, небывалым блюдом, которое она сама приготовит. У нее в запасе есть несколько таких "выигрышных" рецептов, что позволяет ей слыть "необыкновенной кулинаркой". Но для повседневной жизни ее кухня никуда не годится, да и сама она презирает всякое кухонное хозяйство. Изо дня в день может обходиться она чашечками кофе с пирожными или бутербродами. Она предпочитает ресторанный стол семейному домашнему обеду.
* Отношение такой женщины к ребенку зависит от его пола. С девочкой у нее рано обнаруживаются сопернические отношения. В мальчике она провоцирует "мужское поведение". Но в целом к детям она безразлична, мало того, ее особенно ущемляют капризы детей и гнетет необходимость заботиться о них. Ей нравятся красивые дети, такие, с которыми можно эффектно продемонстрировать окружающим свое "материнство". Но это только роль. С подлинным материнством у нее большие проблемы, материнство — не сфера ее жизненных интересов.
* Ее отношение к природе, культуре и религии отдает пошлостью. Природа для нее — это, прежде всего, какой-то популярный пейзаж, "атмосфера", безмятежный отдых, комфорт и нега на изысканном курорте. Лучшая для нее природа — та, которая видна из окна фешенебельной гостиницы. На лоне природы можно показать себя в более открытых или небрежно распахнутых одеждах, особенно на морском берегу, где купальный костюм, эффектно демонстрирующий все ее прелести, весьма кстати.
* Ее привлекает броская, почти рекламная эстетика. Серьезные и глубокие стороны культуры ее не привлекают, ей важна лишь лакированная поверхность штампованно-затасканной эстетики. Если от природы она одарена какими-то способностями — художественными, музыкальными, артистическими, — она обратит их, прежде всего, на саморекламу в поисках дешевой популярности.
* Она как будто создана для праздного времяпрепровождения. К разного рода праздным мероприятиям она относится весьма ответственно. Здесь у нее появляется шанс блеснуть, впечатлить, заинтересовать того или тех, для кого расставляет она свои пленяющие сети и кто может пригодиться ей в реализации ее меркантильных планов. Она забавляется тем, что заставляет свое окружение вольно или невольно развлекать ее. Она лишь постоянно провоцирует интерес к собственной персоне, не проявляя ни к кому ни особого сочувствия, ни простого человеческого интереса.
* Самой себе сексуальная женщина скучна, наедине с собой ей постыло. Ей нужно общество, которое будет подыгрывать ей в ее излюбленной роли королевы. Она почти истерично стремится к собственной демонстрации, ей необходимо быть на виду, семейный круг для нее — "могила". Она упивается своей известностью, особенно тогда, когда говорит, что устала постоянно находиться в центре внимания, что ей хочется уединения и обычных домашних радостей. Здесь она лукавит.
* Все и вся должны обеспечивать ее комфортное и, желательно, роскошное существование в мире, она же выступает во всем этом неким очаровательным фокусом, волшебно-эротическим сном наяву, желанным центром, вокруг которого все организуется и сосредоточивается, являя собою как бы ее ощутимое дополнение и продолжение.
* И при всем этом она холодно и расчетливо использует своих данников в угоду себе, через соблазн и прельщение своими "пленительными чарами", неопределенно, но очаровательно игриво обещая возможную сексуальную награду тому, кто благоволит к ней и способен содействовать ее успеху и достижению материального благополучия. Она упоенно будет играть роль "прелестной женщины", пока все идет в соответствии с ее скрытыми меркантильными планами, и она же срывается, обнажая всю неженственную природу свою, в тот момент, когда, несмотря ни на что, желанное для нее "благо", ее добыча, ее кусок уходит от нее, ускользает из рук. Здесь мгновенно утрачивает она рассудочную способность поддерживать в надлежащем, благопристойном виде свою двойную игру; здесь она моментально "обнажает когти" — становится грубой, дерзкой, стремительно-беспощадной, капризно-своевольной, вероломной, надменной и злопамятной, циничной и наглой; здесь ее житейский меркантилизм уже не прикрывается никакой "лирикой", "ахами" и "вздохами". Желание взять, ухватить, вырвать любой ценой жирный кусок вполне объективных благ заставляет ее отбросить орудие лова и, уже не таясь, голыми руками хватать, тащить к себе желанную добычу.
* Агрессивностью и жестокостью мстит сексуальная женщина миру за свою невротическую неспособность любить, и эта неспособность удручает ее тем сильнее, чем больше мнит она себя "жрицей любви" и "наперсницей высшего сладострастия". Озлобленно не приемлет она наивную поэзию любви, обозначая тем самым свою глубинную проблему: невозможность быть подлинной женщиной. В ней все демонстративно, все поверхностно и саморекламно, ее женское ядро остается непроявленным, глубоко замурованным в ней самой.
* Женщина изменяет собственной женственности, внутренней глубине в социальной среде, где женственность не нужна, где она вообще не приемлется, где женщина нужна как сладостное тело, как утеха, где царят другие ценности жизни и основанные на них порядки.
* Нормальный мужчина не выступает против секса. Он может относиться к нему с известной долей иронии, но не будет враждовать с ним, озлобленно преследовать его, — если он нормален. Но одна лишь сексуальная разрядка в отношении с женщиной, без душевных и духовных резонансов в общении с ней, никак не преображает мужчину в зрелую Личность. Он должен быть "оплодотворен" ее женственностью, только тогда в нем раскрывается творческий потенциал, только тогда он способен к деятельности, достойной личности, только тогда открыт он духовно для самопознания и осмысленности собственной жизни. Сексуальная женщина никогда не может дать ему всего этого. Она будет лишь потворствовать его половой активности, прельщать его возможностью чувствовать себя "стопроцентным" мужчиной.

Гиперсоциальная женщина.

Гиперсоциальность ее — это, прежде всего, ее сверхморальность, и именно это основное свойство ее души заставляет задуматься над вопросом: что привлекает гиперсоциальную женщину в морали? Почему истовое служение морали становится ее жизненным идолом?
* Нравственность — этика сердца, мораль — этика ума; нравственность служит цельности личности, мораль — цельности общества. Смешение морали и нравственности в системе жизненных ценностей особенно ярко проявляется у гиперсоциальной женщины. Правильнее было бы говорить даже не столько о смешении, сколько о смещении этих категорий в ее сознании, когда желание добра и любви в отношении к людям подменяется требованиями морали, то есть предписаниями благопристойного, благонамеренного и упорядоченного поведения в обыденной жизни общества. При этом гиперсоциальная женщина эмоционально насыщает и перенасыщает свои моральные требования "вдохновением" и "энтузиазмом" нравственного деяния, ревниво ожидая от окружающих не просто соблюдения моральных приличий и установлений, но неукоснительного и чуть ли не молитвенного служения им. Неспособная невольно и естественно пробудить своим влиянием совесть в душах "заблудших" братьев и сестер, как это легко сделала бы истинная женщина, она громогласно призывает граждан к "сознательности", напоминает им о порядке и дисциплине. И горе тем, кто не внемлет ей, — их она судит, осуждает и не знает пощады. Она мнит себя рыцарем общественных добродетелей и жаждет быть справедливой там, где по-женски могла бы быть просто милосердной.
* Гиперсоциальная женщина неправомочно ставит свою мораль на святое место своей совести и потому фанатично абсолютизирует те общественные отношения, которые порождают эту мораль, полагая их наиболее правильными, основательными, законными, "порядочными" и, главное, единственно приемлемыми для всех без исключения. Она борется за "чистоту" и "правду" этих отношений, наивно думая, что проповедуемая ею мораль есть прямой путь к "счастью" всех вместе и каждого в отдельности.
* Ее логика убого прямолинейна: если все станут "сознательными" членами общества, то наступит всеобщее благоденствие и довольство; вся беда в "несознательности", в лености людей, в их порочной "безыдейности".
* Она разворачивает общественную деятельность, словно иллюстрируя ею свои "непогрешимые" принципы и устои. Весь "преображающий" характер этой деятельности сводится к жажде воцарения "порядка", "дисциплины", "нормы" во всем, ведь в ее представлении в этом — основной смысл существования рода человеческого. Но более всего желает она какого-нибудь, пусть даже самого ничтожного, социального лидерства, ибо здесь, как ей мнится, она почетно развернет поле своей "достойной" деятельности, сможет все "упорядочить", все "поставить на место", на все наложить печать своей "мудрой заботы", всех "исправить" и, конечно же, через это "осчастливить". Общественное лидерство глубоко захватывает ее, она буквально пронизана своим участием в социальном строительстве, а само это строительство мнится ей величайшим священнодействием ее жизни. Социум имеет в ее лице неподкупную жрицу общественной морали, гордую своим высоким призванием и неистово негодующую по поводу всякой "аморальной" крамолы. И при этом гиперсоциальная женщина никогда не чувствует условности и известной искусственности общественных отношений, душу свою она вкладывает в деятельность, весьма далекую от истинно женского призвания в жизни. Она имеет почти всегда неглубокое, некритичное представление о природе того общества, в котором так отчаянно действует и идеальной выразительницей которого себя считает.
* Банальная, как прописная истина, она желает изменять окружающих к лучшему назойливо-придирчивой сверхопекой и мелочно-прилипчивой регламентацией их жизни. Умственно-рассудочная мораль, прямолинейное утверждение ее канонов вышибает в ней способность любить и чувствовать других людей так, как любит и чувствует их истинно женственная женщина — сердцем. Она хотела бы быть камертоном общественного добронравия, направлять "заблудшие души" на "путь истинный", прививать им нормы "сознательности", "дисциплины", "порядка" и т. д., а превращается для окружающих в некое моральное пугало, отвращающее их не только от нее, но и от морали вообще. Именно такие, как она, при всех их потугах быть организаторами общества — самые бездарные его развратители, потому что всякая сверхморальность всегда вызывает естественный протест и неприятие ее, особенно в среде молодежи.
* Не чувствующая истинной природы социума и не умеющая адекватно ее осознавать, гиперсоциальная женщина выступает в качестве какого-то бесполого существа, стремящегося превзойти мужскую активность и научить мужчину "настоящей" общественной деятельности. При этом мужчина оказывается ей и вовсе не нужен, потому что в ней самой формируется "мужчина", способный реализовать и утвердить в мире ее ценность существования.
* Гиперсоциальная женщина всегда поклонница и поборница сильной власти, даже если эта власть есть насилие и садизм. Ложность гиперсоциальной женщины заключена в том, что в ней напрочь отсутствует то волшебное свойство, то "чудное мгновенье" истинной женственности, которое делает мужчину другим, лучшим, облагораживает его, одухотворяет его деятельность, его труд, его общественную активность, так естественную для него; несет ему вдохновение, дает силы для подлинного преображения доступного ему мира. Она допускает, видимо, что возможно обойтись и без этого преображающего взаимоотношения, хотя тайно желала бы подобного отношения к себе со стороны мужчины, но соответствующего женского самочувствия для этого не имеет, а потому предпочитает быть "мужественной женщиной", которая всецело поглощена общественной деятельностью и в ней находит свое "общественное призвание", восполняющее то, чего она лишена в частной жизни.
* Мораль, которую она отстаивает непрерывно и раздраженно, становится ее маской, ее средством приспособления в жизни. Всеми силами, всеми помыслами своими хочет она быть судьей, по должности или по общественному положению, ибо в этом статусе может наиболее законнически и притом скрыто-сладострастно разрядить весь мучительный избыток своего клокочущего невротизма. Жажда судилища всюду и везде — вот постоянный знаменатель ее жизненной позиции.
* Было бы ошибочным утверждать, что желание нравиться мужчинам ей совершенно чуждо, она хотела бы привлекать к себе их внимание, но привлекать "достойным", "порядочным" образом, и прежде всего своим "высокоморальным поведением". Она считает ниже своего достоинства пользоваться теми пошлыми приемами, которые позволяет себе сексуальная женщина. Она не будет соблазнительно оголять себя в одежде, но, напротив, закроет себя, всем видом подчеркивая свою "порядочность" и "скромность".
* Ее платье — сплошная "строгость" и "благопристойность", часто отдающая штампованным безвкусием. Есть в ее манере одеваться какая-то железобетонная монументальность, убивающая в мужчине всякую склонность к игривым фантазиям и сексуальным порывам. Она любит тона неяркие, стертые, блеклые, темноватые, "солидные", не признает чрезмерно смелого, экстравагантного покроя платья, демонстративной игры его линий, оживотворяемых скрытым под ним телом; она лишена в этом смысле всякой художественной фантазии и воображения.
* Союз гиперсоциальной женщины с мужчиной в лучшем случае — союз символической "матери" с ее символическим "сыном". Здесь она предстает бдительной наставницей, неусыпно контролирующей поведение своего "незрелого" партнера. Если для сексуальной женщины супруг — "муж-мальчик", "муж-слуга", то для гиперсоциальной — вечный ученик, беспрестанно сдающий экзамен на аттестат зрелости. Она стремится к лидерству в браке, и лидерству отнюдь не эмоциональному, столь естественному для женщины. Она — во что бы то ни стало глава семьи, она берет на себя решение всех жизненных проблем семьи, воспитание детей и распоряжение их дальнейшей судьбой. Муж превращается у нее по сути дела в старшего ребенка, не более, и только на людях она демонстративно изображает свою якобы зависимость от него, даже "страх" перед ним, дома же он, как правило, лишен права решающего голоса и играет второстепенную роль. Здесь, в семье, властный морализм такой женщины не знает границ и удержу. Стремление назойливо назидать, учить, внушать, опекать, регламентировать проявляется беспрерывно и напористо в отношении всех домочадцев, и в большом так же, как и в мелочах.
* В ее отношении к детям много казенщины и наставничества. Это нудное, скучное, казарменное воспитание. Дети гиперсоциальной матери — эмоционально обкрадены, лишены радости в общении с ней. Она обращается с ними не как мать. Она так неистово лепит из них будущих граждан, жестко пресекая всякие их поведенческие огрехи, так грузно навешивает на них "долги" и "обязанности" перед обществом, так упорно скручивает их "ответственностью" и тому подобными моральными добродетелями, что они уже в детстве пугаются всего этого и на ее гиперсоциальность отвечают своей, все более углубляющейся и укореняющейся в них антисоциальной позицией. Очень рано демонстрируют они, если окончательно не сломлены ею, свое отвращение к тем моральным ценностям, которые она пытается внедрить в их сознание.
* Материнский инстинкт во многом подавлен у нее ее сознательными установками. Она лишена такта в общении с детьми, не чувствует их возрастные особенности, не воспринимает их эмоционального и игривого настроя — прямолинейно и тупо вбивает она в их головы прописные истины своего банального рассудка, кажущиеся ей чуть ли не откровениями божественного разума.
* Эмоциональность детей, их шум и крики, их двигательная активность обескураживают ее. Как всякий гиперсоциальный человек, не позволяющий себе "распускаться" и удерживающий себя в "дозволенных рамках", она пытается объявить войну упрямству, своеволию, подвижности, а главное, эмоциональности и природному темпераменту ребенка. Воспитание детей для нее — это, прежде всего, неуклонное привитие им чувства дисциплины, порядка, самоконтроля, послушания. Очень рано ребенок у такой матери оказывается под давящим прессом ее дисциплинарных установок. Она часто путает воспитание и дрессуру.
* Ее дети не должны иметь никаких тайн, обязаны неукоснительно принимать к выполнению все распоряжения матери, быть дисциплинированными в своих занятиях и развлечениях и безусловно подотчетными ей в отношении своего времени, а также знать, с кем им можно общаться, а с кем нельзя.
* Гиперсоциальная женщина втайне гордится тем, что у нее нет свободного времени, что она не может предаться развлечениям, позволить себе беззаботность досуга. Она все время "в работе", всегда "на посту", на который сама себя поставила и на котором жаждет быть образцом трудолюбия, ответственности, организованности и порядочности для окружающих. В социальном отношении она хочет быть более мужественной, чем может быть мужчина, она мечтает стать для него примером мужественности. И она никогда не позволит себе "распускаться" так, как это может позволить себе мужчина в минуты отдыха.
* Женственность полноценно и благодатно расцветает в поле достойной мужской активности, мужской творческой деятельности, она нуждается в подлинном мужестве, то есть мужестве жертвенном, щедром, великодушном, действующем в мире во имя утверждения женственности, а не во имя собственного эгоизма. Такое рыцарство — не просто романтическое умонастроение или знак принадлежности к какой-то особой касте, но просветленное и оплодотворенное состояние мужской души. Женственность обращена к мужчине, созревшему духовно для ее принятия, она желает и ищет его. Истинная женщина обращена к личности, а не к социуму. Женщина чрезмерно активная в социальном плане никогда не может быть истинно женственной. Она заявляет о себе как ложная женщина, роль которой в обществе гиперсоциальна.
* Гиперсоциальная женщина становится таковой в среде мужчин инфантильных. В свою очередь, мужчина становится социально инфантильным индивидом в обществе тоталитарного склада. Такое общество признает лишь вертикальные связи чинопочитания и исполнительности и отвергает горизонтальные связи сотрудничества и партнерства. Мужчина здесь обречен на положение постоянного "сыновства", всегда над ним стоит какой-нибудь опекун, наставник, "папа" в виде руководителя, начальника, чиновника, полицейского и т. д., от которого он зависим во всем и который имеет власть его наказать, лишить привилегий, осудить, казнить или помиловать. Жесткая иерархическая структура такого социума обрекает мужчину на конформизм, что препятствует или останавливает формирование в нем подлинно мужественных свойств характера. На какую деятельность способен конформист? Только на деятельность функционера такого общества, приспособленца и имитатора, то есть "деятельность" истинного "героя" тоталитаризма. Но разве такой "герой" способен быть мужественным и великодушным освободителем, рыцарем, творцом, личностью?
* Разумеется, что такому распластанному, размазанному и униженному состоянию мужества женщина склонна внутренне не доверять, а не доверяя, она начинает опекать, часто чрезмерно. Ее гиперопека над незрелым "мужеством" перерождается в гиперсоциальность, она сама во многом становится "мужчиной", а так как ее представления о должном мужском поведении связаны с представлениями порядка, закона, ответственности, устойчивости и силы, то она и начинает выстраивать свою "мужскую" деятельность по линии укрепления "моральной устойчивости", "нормальности" в тех социальных группах, в которых действует и которые буквально насилует своим моральным террором.
* Потребность властвовать во что бы то ни стало есть самый верный признак духовной ущербности при ревностном и трусливом желании не обнаружить эту ущербность, скрыть за внешним пугающим фасадом "повелителя". Потребность властвовать есть также неосознанная потребность бегства от собственной душевной закомплексованности и духовной несостоятельности. Человек, движимый властолюбивыми чаяниями и устремлениями, наивно полагает, что власть дает полную и истинную свободу ему самому, но он инфантильно путает при этом свободу как духовное достижение и своеволие как эгоистический самообман.
* Ханжество, лицемерие, тщеславие и фарисейство — вот во что гиперсоциальная женщина перерождает мораль. Апологет "морали", она более всего способствует рутине, косности, застою, скуке и унынию жизни, выхолащивает из нее животворный смысл и творческий порыв.

Интеллектуальная женщина.

Ее преувеличенный интеллект, занимая в ней самой господствующее положение, заглушает, подавляет собою все прочие свойства ее женской души либо значительно деформирует их. Женщине надо быть гениально одаренной от природы, чтобы высокий интеллект не разрушил ее женственность и сосуществовал бы с ней в гармоническом единстве.
* Лучше иметь интеллект, чем его не иметь, сам по себе он прекрасный инструмент познания и взаимодействия с окружающим миром, но это то средство, которое незаметно перерождается в самоцель. Невольниками собственного интеллекта становятся люди, которые буквально заворожены, загипнотизированы своими интеллектуальными возможностями и у которых интеллект выступает мерилом всего душевного содержания. Для мужчины такой интеллектуальный способ существования иногда оборачивается массой достоинств, для женщины почти всегда, особенно если она от природы женственна, — массой потерь, ибо значительно препятствует ее бессознательным переживаниям, душевным порывам.
* Такая женщина характеризуется наличием интеллекта искусственно стимулируемого, преувеличенного, взвинченного, служащего исключительно целям социальной адаптации и создающего не творцов, а "знатоков". Своим умствованием интеллектуальная женщина прикрывает какой-то "грех" собственной души, обманывает себя, принимая свои интеллектуальные притязания за выражение духовности. Такая "духовность" — ее самое большое заблуждение, ибо нельзя ставить простого знака равенства между духовностью и интеллектом. Духовность не вмещается в интеллект, она не может быть низведена до плоскости интеллекта, который является всегда лишь гранью объемного человеческого существа. Духовность — дар глубинного содержания человеческой души, она заявляет о себе в желании и способности делать добро и творить красоту и через это и в этом находить истину.
* Духовен не тот человек, который многое знает и многое анализирует, о многом рассуждает и многое осмысливает; духовен тот, кто сердечен, отзывчив, участлив, ответствен, даже вопреки рассудку, побуждающему его быть более взвешенным, осмотрительным, расчетливым. Духовен человек любящий и сострадающий. В этом смысле истинная женственность духовна.
* Женщина, если она истинно женственна, может существованием своим подвигать, вдохновлять мужчину к творчеству, ибо из глубины своего женского существа излучает те магические токи, которые возбуждают творческий потенциал мужчины, будоражат его сознание возможностью реализации его творческих планов. Женщина, проникая в душу мужчины, оплодотворяет ее для творческого деяния.
* Интеллектуальная женщина не стремится "царить" в своем общественном окружении в качестве фаворитки "значительного лица" или "сильного мужчины", как это сделала бы сексуальная женщина; она не стремится осуществить свою "власть" за счет "высокоморальных" претензий к окружающим, как женщина гиперсоциальная, нет, она слишком умна для такого рода действий. Она, можно думать, и вовсе не стремится "царить" и "властвовать" за счет своего сильного патрона, а просто-напросто сама становится "значительным лицом", "сильной индивидуальностью" в острой конкурентной борьбе интеллектов, где она оказывается не только "на равных", но и умнее, и сильнее многих умных и сильных мужчин.
* Подобная игра повышает ее самооценку и уровень притязаний и почти гарантирует ей достаточно высокий и даже престижный социальный статус. Но, обретая солидное социальное преимущество, она как женщина не может не чувствовать себя в чем-то ущемленной и уязвленной, а потому неприятные для себя переживания, связанные с этим, активно вытесняет, полагая, что они неуместны и вызваны всего лишь "расшалившимися нервами".
* Антиподом своей "духовной" деятельности эта женщина полагает "быт" с его "бездуховностью", "серостью", "пошлостью" и "мещанством" и чаще всего отказывается от "быта" совсем. А между тем "быт", несмотря на кажущуюся приземленность, есть не что иное, как домашний очаг, то священное место на земле, в котором есть тепло и свет земного существования, в котором взрастает человек и которое немыслимо без присутствия в нем женщины. Именно этот святой домашний очаг и не может создать интеллектуальная женщина, даже имея для этого соответствующие условия. Ее пугают будничность, скука, однообразие "быта", она жаждет "взлета", "парения", жаждет "возвышенной" деятельности, "культурной жизни", а быт поглощает все это, быт, как ей кажется, умерщвляет душу.
* Она, как бы того ни хотела, не погружается полностью в атмосферу семьи. Она остается для детей достаточно рассудочной, интеллектуальной матерью, достоинства которой они понимают в зрелом возрасте, но не чувствуют ее эмоционального присутствия в своей детской жизни.
* В самой интеллектуальной женщине нет влекущей тайны пола, она как-то подчеркнуто социальна в своем душевном устройстве, но социальность ее, надо сказать, не носит характера того удушающего сверхморализма, который отличает гиперсоциальную женщину. Она прекрасно понимает относительность морали, ее условность, ей претит атмосфера морального судилища и осуждения. В своем поведении она более руководствуется принципами разумности и здравого смысла, ее трудно представить фанатичкой моральной идеи.
* Она, почти как иной мужчина, хотела бы секса-развлечения, секса-удовольствия, но то, что может удовлетворить мужчину, почти никогда до конца не удовлетворяет женщину, и такой секс лишь расшатывает ее нервную систему, потому что в нем отсутствуют те глубинные душевные мотивы, которые так нужны для ее бессознательной женской природы. Она может получать чувственное удовольствие, но ее внутренние душевные потребности при этом не удовлетворяются, она не ощущает себя наполненной глубокими переживаниями любви и обнаруживает зияющую пустоту собственной души. Такие тайные откровения надламывают ее окончательно, и она бежит от себя в надуманную реальность своей "духовной" жизни.
* Интеллект, вообще говоря, хорош и необходим в решении исключительно объективных задач, но он почти беспомощен в поисках выхода из субъективно-чувственных тупиков души, чувства плохо внимают формальным предписаниям ума — "сердцу не прикажешь".
* Стена интеллекта, которую она воздвигла и которая неплохо защищает ее от социума, превращается у нее в застенок, в котором томится замурованная женская душа. Сугубо интеллектуальное развитие не может дать женщине полноценного раскрытия ее женского существа, потому что, выражаясь фигурально, интеллект лишь плоскость души, а не ее объем, женственность же душевна и духовна.
* Интеллект — не самая сильная сторона женщины. Интеллектуальность в ней не является тем духовным подвижничеством, к которому способна лишь истинная женщина. Активная интеллектуальная деятельность женщины носит по сути характер банальной, часто нелепой компенсации изначальной женственной недостаточности интеллектуалки. В ее даже сугубо профессиональных суждениях и убеждениях всегда есть более или менее скрытый элемент истеричности. Она полагает, что интеллектуальными "чарами" сможет не только убедить в своих утверждениях и суждениях окружающих, но и пленить их, вызвать восхищение ею, ее умом. Интеллект — ее платье, она полагает себя в нем милой, очаровательной, притягательной и желанной "умницей". Ее удел казаться, а не быть, и постепенно она превращается в одну из своих интеллектуальных масок.

Ложная женщина.

В невротизме имеется одно основание, создающее душевный вывих и излом, — неверие, недоверие к миру, в котором физически существует и действует человек. Социальное воспитание и профессиональное образование, получаемые женщиной в современном мире, не воспитывают, не образовывают и не сохраняют в ней женщину со всеми присущими именно женщине особенностями полового мироощущения. Внедренная в ее сознание система материалистического миропредставления, монополия мужских ценностей в социуме, не могут не привести ее к болезненному вывиху и извращению ее женского существа, и в попытке адаптироваться в таком социуме она приходит к душевному кризису.
* Этот кризис она прикрывает масками сексуальной, гиперсоциальной и интеллектуальной женщины, она вживается в роли этих масок, которые являются для нее психологической защитой от собственного кризиса и порожденной им глубинной тревоги.
* Драматизм существования такой женщины заключен в том, что люди ценят социальные игры, — и женщина, все больше страдая от непонимания и безысходного одиночества, замыкается в себе, душевно истязает себя. Она для себя — палач и жертва одновременно, она и гордится собою, и ненавидит себя, она чувствует себя сокровищем, которое никому не нужно. Бегство от этих переживаний толкает ее к тому, чтобы стать ложной женщиной и завладеть миром, который ее оттолкнул и оскорбил.
* Ложная женщина появляется в чрезмерно социализированной среде, где властвует мужское мировосприятие. Этому миру чужды женские ценности существования: почитание святыни, религиозно-символическое выражение духовной жизни, обращенность к личности, опора на личную нравственность. Ему потребен иной тип личности — организованный, предприимчивый, в меру агрессивный деловой партнер, действующий в рамках моральных правил и обязательств, вся активность которого направлена на достижение вполне объективных целей, дающих ему чувство морального удовлетворения и собственной социальной значимости. В таком обществе женственность женщины становится ненужной, она не находит в нем душевного отклика, не находит святыни, которой могла бы поклониться. Свои переживания она связывает не столько с духовно-нравственной сферой, сколько с психофизиологической плоскостью бытия.
* Здесь и является соблазн прикрыться социальной маской. Защитные маски ложной женщины делают ее социальную жизнь внешне более определенной и последовательной, но без этих масок ее характер проявляет себя противоположным и непоследовательным, потому что свое плодотворное душевное содержание, способное к благому переживанию веры, любви и надежды, она изживает в себе как чувства неуверенности, страха и безнадежности, опустошающие ее.
* Лишенная масок и той психологической защиты, которую они могли бы ей дать, женщина теряет ориентацию в обществе. Она как будто не живет, а играет "в жизнь", и почти всегда недовольна своей игрой, потому что душевно жаждет "настоящего", "подлинного", "своего", чему можно верить и чего нет в ее окружении.
* Она мечется в безысходной попытке отстоять себя, будучи внутренне неуверенной в обоснованности подобной претензии. Усталость от самой себя, ужас от пребывания наедине с собою заставляет ее искать каких-то внешних впечатлений, разнообразящих ее жизнь и будоражащих ее воображение иллюзиями радужной перспективы. Она хочет не жизни, а какого-то театра. Все спутано в системе ее ценностных ориентации, материализованное сознание не просветляет ей тайну ее души. Оскверненная бездушием, никому не нужная женственность становится для невротизированной женщины причиной ее бессмысленного, несуразного существования в мире социума. Всю жизнь свою проживает она со скорбным надрывом в душе, всю жизнь мучается собою, не в силах обратиться к радости и любви. Плод ее души не рождается в мир, он остается в ней, погибает и разлагается в ней.
* Ложная женщина по самому устройству своей души не может быть тем "чудным мгновением", которое высекает искру вдохновения для творческого огня личности. Иногда она может вызвать вожделение, но вдохновение — вряд ли. Ее существование никак не способствует подлинному творчеству жизни, без которого все бытие человека теряет смысл.

Половая разобщенность и творчество.

Сексуальное удовлетворение не есть разрешение половой проблемы личности, хотя обыденное сознание ставит знак равенства между сексуальностью и полом. Сексуальность — выражение биологической стороны пола, она не вбирает в себя всего содержания половой ориентации личности. Решение половой проблемы редко лежит вовне, в сексуальном проявлении пола, чаще — глубоко внутри личности.
* Это делает половую проблему проблемой творческого становления личности. Творчество немыслимо вне полового самочувствия, вне вдохновения пола. Творчество есть оживотворение материальной реальности. Творчество есть попытка выхода на живую связь, живой контакт.
* Нужна внутренняя раздвоенность мужского и женского начала, нужны их ценностные ориентации в мире, их извечный спор, разрешимый лишь в любви, добре и истине. Творчество, так же как и любовь, невозможно вне драматизации человеческой жизни. Легкого, игривого и одновременно серьезного и глубокого единения мужского и женского, их ценностных ориентации, не существует. Мужчина и женщина, мужественность и женственность, истинно находят друг друга не в природном, а в преображенном состоянии.
* Внутренний театр стимулирует творческий процесс реализации личности, то есть процесс обретения себя в себе, так как не все в человеке есть его истинное лицо, в нем существует большое количество личин. Но коль скоро лицо обретено и прочувствовано, оно выходит из игры масок; жизненный маскарад принимается отныне как имитация жизни, ее подобие, а не как сама жизнь.
* Господство рассудка в человеке препятствует творческому процессу обретения себя в себе, потому что рассудок, предоставленный самому себе и не обращенный к высшей инстанции — совести, в конце концов, абсолютизирует одну из своих социальных масок и, приняв ее за настоящее лицо, поклоняется ей как идолу. Отсутствие или свертывание внутреннего театра личности в угоду броской социально-эстетической привлекательности или "значительности" социальной маски порождает имитацию внутреннего достоинства личности у человека, состояние, в котором утрачивается всякий жизненный смысл, а сам человек выбрасывается в отчужденную объектную реальность в качестве функционера и подражателя. Инстинкт духовного самосохранения в таком случае оказывается подавленным, внутренняя свобода личности неосуществленной; зависимость от объективных условий всецело завладевает человеком и порабощает его.
* "Красивая женщина" и красота женственности — это достаточно различные сущности; "красивая женщина" — предмет, красота женственности — качество глубинного переживания. Очень красивые женщины редко бывают женственными, в них есть какая-то формальная законченность, свершенность, в них нет той манящей неизвестности, которая трогает пленительной возможностью выхода из привычного, обыденного существования в мир творческой реалии.
* Женщина, покуда она женственна, желает общения безусловного, то есть любви. Она чувствует свою женственную данность реализующейся, когда мужчина проникается ею, ее внутренним и сокровенным, и начинает во имя ее творческое преобразование себя самого и доступного ему мира. Женственность внедряется в объективный мир через мужчину, она избегает непосредственного опредмечивания самой себя в виде красивого и бездушного идола.
* Именно поэтому физически красивые женщины, как бы ни обманывался их поведением поверхностный взгляд, часто душевно надломлены, подозрительно недоверчивы, скованы в выражении чувств; они лучше принимают просто сексуальный настрой в отношении себя, потому что это — единственная правда, которой учит их общение с "супермужчинами".
* Невротичность красивой женщины налицо, в ней часто присутствуют мстительные тенденции. Красавице трудно достойно реализовать в мире свою женственность, потому что ее физическая красота — сильная приманка для "супермужчин", которые создают вокруг нее атмосферу бытовой реализации пола, она лишена возможности жертвовать собой во имя любимого человека и тайно чувствует, что только такая жертва приобщает ее к вечно-женственному в ней самой, непреходящему. Она знает, что "супермужчине" она нужна на поверхностном, объектном уровне; она отдает ему свое тело и, как будто, жертвует собой, но эта жертва не затрагивает, не будоражит ее души, не делает ее иной.
* Невротик — человек внутренне разорванный, страдающий от этой разорванности и желающий преодолеть ее. Непосредственно и ощутимо принадлежа двум реальностям — реальности своего внутреннего мира и реальности мира внешнего, — он, вместе с тем, парадоксально не принадлежит им.
* Невротику недостает веры для утверждения своей личности. Существование невротика пронизано неверием, парализующим творческое становление его личности и формирующим у него лишь жалкий эгоцентризм, ничтожную веру в себя. В эгоцентризме есть нелепая претензия части быть целым, это, по существу, отказ от творческого становления личности. Неверие и эгоцентризм — это, так сказать, две стороны одной медали. Из этого порочного круга никак не может выбраться невротик.
* Творческий процесс нахождения себя в себе происходит во внутреннем театре личности. Здесь разыгрывается драматическое действие, в котором раскрывается истинное лицо человека, его личность, здесь изживаются социальные маски, не соответствующие неповторимому самовыражению личности. Как только человек обретает свое лицо, становится личностью, он выходит из внутреннего театра, он способен отныне к настоящему творчеству, в котором главенствуют ценности не социальной, а персональной значимости.
* Покуда невротик не изжил свой внутренний театр, не стал личностью, он ориентирован исключительно на социальное окружение и способен, в силу этого, не столько к творчеству, сколько к его имитации.
* Невротик не доверяет себе, своей глубине, он не уверен в себе как состоявшейся личности, он боится показать миру свое лицо, а потому нуждается в маске как способе самоутверждения в социальном мире. Социальная адаптация — еще не высшая ценность существования, моральная ориентация в социуме — еще не самое высокое нравственное откровение, но невротик, изменяя себе, пытается утвердиться, и утвердиться надежно, в своем социальном окружении, желает отбросить, не принимать во внимание субъективный момент своего душевного содержания, как досадное и мешающее обстоятельство, с которым трудно "хорошо жить". Но то, что он наивно отбрасывает, возвращается к нему в виде невроза.

---

Поздняков Василий Александрович, 14 ноября 2005 года Психология любви. Сайт психолога